Кому пенять! Страна, держава

В суровых буднях трудовых

Ту славу имени держала

На вышках строек мировых.

И русских воинов отвага

Ее от волжских берегов

Несла до черных стен рейхстага

На жарком темени стволов…

Мой сверстник, друг и однокашник,

Что был мальчишкой в Октябре,

Товарищ юности не зряшной,

С кем рядом шли в одной поре, —

Не мы ль, сыны, на подвиг дерзкий,

На жертвы призванной земли,

То имя — знамя в нашем сердце

По пятилеткам пронесли?

И знали мы в трудах похода,

Что были знамени верны

Не мы одни,

Но цвет народа,

Но честь и разум всей страны.

Мы звали — станем ли лукавить? —

Его отцом в стране — семье.

Тут ни убавить,

Ни прибавить, —

Так это было на земле.

То был отец, чье только слово,

Чьей только брови малый знак —

Закон.

Исполни долг суровый —

И что не так,

Скажи, что так…

О том не пели наши оды.

Что в час лихой, закон презрев,

Он мог на целые народы

Обрушить свой верховный гнев…

А что подчас такие бури

Судьбе одной могли послать,

Во всей доподлинной натуре —

Тебе об этом лучше знать.

Но в испытаньях нашей доли

Была, однако, дорога

Та непреклонность отчей воли,

С какою мы на ратном поле

В час горький встретили врага…

И под Москвой, и на Урале —

В труде, лишеньях и борьбе —

Мы этой воле доверяли

Никак не меньше, чем себе.

Мы с нею шли, чтоб мир избавить,

Чтоб жизнь от смерти отстоять.

Тут ни убавить,

Ни прибавить, —

Ты помнишь все, Отчизна-мать.

Ему, кто все, казалось, ведал,

Наметив курс грядущим дням,

Мы все обязаны победой,

Как ею он обязан нам…

На торжестве о том ли толки,

Во что нам стала та страда.

Когда мы сами вплоть до Волги

Сдавали чохом города.

О том ли речь, страна родная,

Каких и скольких сыновей

Не досчиталась ты. Рыдая

Под гром победных батарей…

Салют!

И снова пятилетка.

И все тесней лучам в венце.

Уже и сам себя нередко

Он в третьем называл лице.

Уже и в келье той кремлевской,

И в новом блеске древних зал

Он сам от плоти стариковской

Себя отдельно созерцал.

Уже в веках свое величье,

Что весь наш хор сулил ему,

Меж прочих дел, хотелось лично

При жизни видеть самому.

Спешил.

И все, казалось, мало.

Уже сомкнулся с Волгой Дон.

Канала

Только не хватало,

Чтоб с Марса был бы виден он!..

И за наметкой той вселенской

Уже как хочешь поспевай —

Не в дальних далях, — наш смоленский,

Забытый им и богом,

Женский,

Послевоенный вдовий край.

Где занесло следы поземкой

И в селах душам куцый счет,

А мать-кормилица с котомкой

В Москву за песнями бредет…

И я за дальней звонкой далью,

Наедине с самим собой,

Я всюду видел тетку Дарью

На нашей родине с тобой;

С ее терпеньем безнадежным,

С ее избою без сеней,

И трудоднем пустопорожним,

И трудоночью — не полней;

С ее дурным озимым клином

На этих сотках под окном;

И на печи ее овином

И середи избы гумном;

И ступой-мельницей домашней —

Никак. Из древности седой;

Со всей бедой —

Войной вчерашней

И тяжкой нынешней бедой.

Но и у самого предела

Тоски, не высказанной вслух,

Сама с собой — и то не смела

Душа ступить за некий круг.

То был рубеж запретной зоны,

Куда для смертных вход закрыт,

Где стража зоркости бессонной

У проходных вросла в гранит…

И, видя жизни этой вечер,

Помыслить даже кто бы смог,

Что и в Кремле никто не вечен

И что всему выходит срок…

Но не ударила царь-пушка,

Не взвыл царь-колокол в ночи,

Как в час урочный та Старушка

Подобрала свои ключи —

Ко всем дверям, замкам, запорам,

Не зацепив лихих звонков,

И по кремлевским коридорам

Прошла к нему без пропусков.