Где в орденах старик кудрявый

Таит в улыбке торжество

Своей, быть может, громкой славы,

Безвестной спутникам его.

Где дама строгая в пижаме

Загромоздит порой проход,

Смущая щеголя с усами,

Что не растут такие сами

Без долгих, вдумчивых забот;

Где все — как все: горняк, охотник,

Путеец, врач солидных лет

И лысый творческий работник,

С утра освоивший буфет.

Все сведены дорожной далью:

И тот, и та, и я, и вы,

И даже — к счету — поп с медалью

Восьмисотлетия Москвы…

И только держаться особо,

Друг другом заняты вполне, —

Выпускники, наверно, оба —

Молодожены в стороне.

Рука с рукой — по-детски мило —

Они у крайнего окна

Стоят посередине мира —

Он и она,

Муж и жена.

Своя безмолвная беседа

У этой новенькой четы.

На край земли, быть может, едут,

А может, только до Читы.

Ну, до какой-нибудь Могочи,

Что за Читою невдали.

А может, путь того короче.

А что такое край земли?

Тот край и есть такое место,

Как раз такая сторона,

Куда извечно,

Как известно,

Была любовь устремлена,

Ей лучше знать, что все едино,

Что место, где ни загадай,

Оно — и край, и середина,

И наша близь, и наша даль.

А что ей в мире все напасти,

Когда при ней ее запас!

А что такое в жизни счастье?

Вот это самое как раз —

Их двое, близко ли, далеко.

В любую часть земли родной,

С надеждой ясной и высокой

Держащих путь — рука с рукой…

Нет, хорошо в дороге долгой

В купе освоить уголок

С окошком, столиком и полкой

И ехать, лежа поперек

Дороги той.

И ты не прежний,

Не тот, что звался, знался, жил,

А безымянный, безмятежный,

Спокойный, дальний пассажир.

И нет на лбу иного знака,

Дымишь, как всякий табакур.

Отрада полная.

Однако

Не обольщайся чересчур…

Хоть не в твоей совсем натуре

Трибуной тешиться в пути,

Но эту дань литературе

И здесь приходится нести.

Провинциальный ли, столичный —

Читатель наш воспитан так,

Что он особо любит личный

Иметь с писателем контакт;

Заполнить устную анкету

И на досуге, без помех

Признать, как принято, к ответу

Не одного тебя, а всех.

Того-то вы не отразили,

Того-то не дали опять.

А сколько вас в одной России?

Наверно, будет тысяч пять?

Мол, дело, собственно, не в счете.

Но мимо вас проходит жизнь,

А вы, должно быть, водку пьете,

По кабинетам запершись.

На стройку вас, в колхозы срочно,

Оторвались, в себя ушли…

И ты киваешь:

— Точно, точно,

Не отразили, не учли…

Но вот другой:

— Ах, что там — стройка,

Завод, колхоз! Не в этом суть.

Бывает, их наедет столько,

Творцов, певцов.

А толку — чуть.

Роман заранее напишут,

Приедут, пылью той подышат,

Потычут палочкой в бетон,

Сверяя с жизнью первый том.

Глядишь, роман, и все в порядке:

Показан метод новой кладки,

Отсталый зам, растущий пред

И в коммунизм идущий дед;

Она и он — передовые,

Мотор, запущенный впервые,

Парторг, буран, прорыв, аврал,

Министр в цехах и общий бал…

И все похоже, все подобно

Тому, что есть иль может быть,

А в целом — вот как несъедобно,

Что в голос хочется завыть.

Да неужели

В самом деле

Тоска такая все кругом —

Все наши дни, труды, идеи

И завтра нашего закон?

Нет, как хотите, добровольно

Не соглашусь, не уступлю.

Мне в жизни радостно и больно,

Я верю, мучаюсь, люблю.

Я счастлив жить, служить отчизне,

Я за нее ходил на бой.

Я и рожден на свет для жизни —

Не для статьи передовой.

Кончаю книгу в раздраженье.

С души воротит: где же край?

А края нет. Есть продолженье.

Нет, братец, хватит. Совесть знай.

И ты киваешь:

— Верно, верно,

Понятно, критика права…