Однажды он поддался искушению и, в нарушение своих собственных установок, связался с домом. Его беспокоил их разговор в День благодарения.

– Малыш, – сказала Энн. – Тебе не надо вести себя, как на сцене. Никто не ждет от тебя этого.

– Я знаю, чего от меня ждут, – ответил он. – Я читал книги, и мне известны правила игры.

– Будь самим собой, Оуэн, вот и все правила. Позже в тот день задули настоящие пассаты, погнав впереди себя слабые волны. Словно его ложь вызвала их.

Он поставил запись Элгара «На юге». Музыка была великолепной.

Ветер вновь усилился, и он решил поднять спинакер, предварительно установив в рубке камеру Стрикланда, чтобы заснять себя самого за этим занятием. Покончив с ним, он обтерся губкой и надел чистую одежду, решив отметить таким образом наступление благоприятной погоды.

Взглянув на себя в зеркало, он увидел на лице сильные солнечные ожоги. К тому же он давно не брился. Собственный вид напугал его. Он поспешно прилепил на нос защитную полоску, надел ветровку с кепкой и устроился на палубе в ожидании сообщений о местоположении участников. Записная книжка лежала рядом.

Ветер сохранял устойчивость всю вторую половину дня, но Браун так и не мог найти ничего, достойного своей записной книжки. В голове все время звучали голоса фальшивых морских повествований, которых он начитался. И все вокруг представлялось не таким, как ожидалось.

Вечером Браун испытал очередной приступ тоски по жене. Потом тоска отступила и нахлынуло одиночество.

Энн говорила, чтобы он не вел себя, как на сцене. Что от него не ждут этого. И что ему надо быть самим собой.

Его отец был профессиональным толкователем предчувствий. Оуэн откинулся на спину и смотрел на трепетавшие флажки.

– Как насчет этого, отец? – спросил он вслух. – Могу ли я просто быть самим собой в моей ситуации? Что скажешь?

Сама идея такого вопроса показалась ему столь смешной, что он покатился по полу рубки, сотрясаясь от хохота и представляя, как голос отца набирает силу при ответе на его вопрос.

– Самим собой?

Это было слишком смешно. Сначала мягкие и увещевательные нотки.

– Быть собой, ты имеешь в виду?

То был момент ужаса, когда тон менялся и голос плавно возвышался до громогласных высот, переходя в неистовство.

– Ты интересуешься, мой сын, будет ли твоя личность сочтена соответствующей тому месту в жизни, которое ты так стремишься занять?

Браун сцепил руки и захохотал еще сильнее. Он и вправду слышал голос своего отца.

– Правильно, отец. Как насчет этого?

– Ты?

Оттяжки ослабли, ветер изменился, и грот-парус повис. В голосе отца он слышал не ярость, а проклятия и слезы, что совершенно меняло дело.

В последних отблесках света он пристегнул спасательный леер, закрепил спинакер и поднял всепогодный кливер. Прибор космической навигации показывал, что он находится в точке с координатами тридцать шесть градусов и тридцать шесть минут южной широты, двадцать семь градусов тридцать три минуты западной долготы, пугая роковым сочетанием троек в своих показаниях. Он посидел немного, играя со страховочным леером и слушая мелодии танго, а затем перебрался на койку и устроился поудобнее.

«Если я простил его, – удивленно раздумывал Браун, покачиваясь на слабой волне, – то почему он здесь и поджидает меня?»

Накануне Рождества Мэгги вернулась домой с катка в Дариене приятно раскрасневшаяся и с сияющими глазами. Там был один из немногих мальчиков, который ей нравился, и она могла, по крайней мере на льду, терпеть его общество, не унижая и не терроризируя его. На мгновение Мэгги показалась счастливой, и Энн была приятно удивлена. Счастье даже в мыслях не ассоциировалось у нее с Рождеством, которого она боялась всей душой.

В отчаянии она пригласила Стрикланда с его помощниками и разрешила им снимать все, что захочется. Стрикланд прибыл на своем «порше» во второй половине рождественского дня, вскоре после того как Энн с Мэгги вернулись из церкви. Он привез один-единственный софит, одну камеру и Памелу, которая казалась задумчивее, чем обычно.

– Где Херси? – спросила Энн.

– Я предоставил ему отгул. Он, вероятно, в Нью-Джерси. Со своей девицей. Заглатывает наживку и торт с начинкой.

– Это совсем даже неплохо, – отозвалась Энн.

Стрикланд снял Энн с Мэгги, еще не переодевшихся после церкви, а затем и елку – благоухающую красавицу, за которой они ездили чуть ли не в Литчфилд. Под елкой лежали рождественские подарки в ярких обертках, которые можно было взять только после звонка Брауна. Энн приготовила сувениры даже для Стрикланда, Памелы и Херси, да еще кое-что про запас, на случай неожиданных гостей. Когда он отложил свою камеру, Энн переоделась и предложила ему выпить виски, не забыв налить порцию себе. Памела сидела в задумчивости возле елки с зажженными огнями и курила одну сигарету за другой, не спрашивая на то разрешения.

– Я обожаю ее. Это самая настоящая домашняя елка, – повторяла она.

Наверху Мэгги разговаривала по телефону и смеялась. Слушая ее, Стрикланд и Энн посмотрели друг на друга и улыбнулись. Его улыбка всегда вызывала в ней беспокойство, потому что в ней было что-то, не предназначенное для других. Она вдруг принялась извиняться задним числом.

– Мне жаль, что мы не смогли пообедать все вместе в День благодарения. Надеюсь, что это не заставило вас почувствовать себя наемным работником.

– Не смешите меня. – Стрикланд махнул рукой. – К тому же я и есть наемный работник.

– Как все это получилось?

Он не отвечал, и она поняла, что он не знает, что она имеет в виду.

– Пленка, которую вы сняли, – подсказала она. – Отснятый материал.

Он засмеялся.

– А-а, материал. Материал отличный. Действительно хороший.

Она не имела понятия о том, какой материал у него считается хорошим. Сомнения в его благих намерениях то охватывали ее, то вновь отступали. Со Дня благодарения у них был только один съемочный день, в редакции журнала «Андервэй». В голову пришло, что ей лучше выяснить, и как можно точней, какую цель он преследует, снимая этот фильм.

Когда индейка была готова, они сидели в гостиной и пили «скотч». Мэгги все еще торчала наверху, и Энн позволила себе заметить, что Рождество для нее – трудное время.

– Не успеешь разобраться в своих детских рождественских праздниках, – объясняла она, – а тут уже собственные дети со своими проблемами.

– Я предпочитаю встречать Рождество в мусульманских странах, – сказал Стрикланд. – Особенно замечательно в Иране. При шахе там, конечно, очень красиво украшали улицы. Теперь, я думаю, они отбросили эту традицию.

– Знаешь, что? – вдруг спросила Памела у Стрикланда. – Ты просто член.

Стрикланд не обратил на нее внимания. Энн сделала вид, что не слышит.

– Полагаю, что вы предпочли бы находиться сегодня где-нибудь в другом месте.

– Я бы не сказал этого, – ответил Стрикланд. Наступило молчание, и Энн поспешила развеять его.

– Мы – актеры в этом доме, – принялась пояснять она, – где разыгрываем рождественский спектакль. Конечно, в этом году все по-другому, когда Оуэн в море.

Со своего места Энн видела, как на лестнице появилась Мэгги и после некоторых колебаний стала спускаться. Стрикланд тоже услышал ее шаги.

– Откуда, – поинтересовался он, – берутся такие невинные красавицы?

– Пожалуйста, не дразните ее, – попросила его Энн. – Стрикланд упорно представлялся ей в виде фаллоса, в буквальном смысле этого слова, и она никак не могла избавиться от этого наваждения.

– Конечно, не буду, – пообещал Стрикланд. – А почему вы не встречаете Рождество у вашего отца?

Энн вздернула подбородок в вежливом негодовании.

– Это было бы слишком. К тому же Оуэн будет звонить.

– Рождественское радиовещание, – проговорил Стрикланд. – Интересно, что будет его предметом на этот раз.

Они уселись в столовой. Энн разделяла на порции индейку, а Мэгги раскладывала гарнир. На столе стояла бутылка великолепного виски, полученная от заграничных поставщиков в знак уважения к отцу Энн. Памела принялась поглощать его с жадностью. Она принесла на стол пепельницу и продолжала курить. Когда с первой бутылкой было покончено, она попросила еще.