Она уставилась на него.

– Это угроза! – Она, похоже, была довольна. – Ты угрожаешь мне.

– Чепуха.

– Я не боюсь тебя, ты знаешь.

– Да, я знаю.

– Ты правда намерен сделать картину, где буду только я?

– Да, – подтвердил он, запасаясь терпением. – Это будет мое следующее детище.

– Где буду только я? Дальние планы? Крупные планы? И ничего, кроме меня?

– Они назовут ее «Памела».

– Это звучит авангардистски.

Стрикланд скромно пожал плечами.

– Я не знаю, – колебалась она. – Я не знаю, что делать. Можно, я посмотрю свои фрагменты?

– Я думал, что тебе н… н… надо идти.

– Ну пожалуйста, – взмолилась она, и ему не оставалось ничего другого, как поставить подборку отходов от монтажа «Изнанки жизни», созданную специально для ее созерцания. Он оставил ее в кабинете наблюдать себя на «стинбеке».

Вернувшись на свой жилой чердак, он сбросил ботинки и рухнул в кровать. Из монтажной, где Памела смотрела себя в фильме, доносились визги и возгласы, перемежаемые громкими стонами, которые, достигнув пика, переходили в сплошное завывание.

«Интересно, – думал Стрикланд, – а можно ли вообще сделать еще одну документальную картину на одной Памеле». Ему всегда хотелось попробовать снять такой фильм – об одном человеке. «С ней, – подумал он, – это будет нелегко. Как продраться сквозь эти полчища слов с жестами и обнаружить блестящего зверька внутри? Как вытащить его, оглушенного и дрожащего, на свет Божий? Но зато какой бесценный урок получит мир, взглянув на то, что таит в себе лишенный воздуха внутренний мир всего лишь одной конкретной проститутки. Это будет похлеще, чем ваши фильмы о кладбищах для любимых кошек. Не Меньшим будет смущение при виде того, что кишит в ее черепной коробке. Тени этого лягут на ее приятное лицо и станут видны всем».

Но его могут обвинить в том, что он повторяется. «Опять проститутки». Ведь чаще всего они не понимают того, что смотрят.

Тяжелые раздумья Стрикланда уступили место такой же тяжелой дреме. Вскоре он очнулся и увидел в своем жилище Памелу. Она стояла у окна, приблизив лицо к стеклу. В небе над Нью-Йорком занимался рассвет. В слабом утреннем сиянии на ее лице трепетало по-детски чистое выражение. «Она стоит там, – подумал он, – и смотрит на мир так, словно надеется, что утренний свет спасет ее». Игра света и тени на ее лице делала его еще более преисполненным надежды и ожидания. Зрелище было захватывающим, и он подумал о том, как бы пригвоздить его в кадре.

Памела обернулась и поймала его взгляд.

– Посмотри, – попросила она, – это рассвет. Нельзя ли немного музыки?

Он посмотрел на нее и промолчал.

– Мне холодно, – пожаловалась она – Можно я сяду на кровать?

– Нет, – ответил он. – И тебе вовсе не холодно.

– Ох, – вздохнула она, – какая же ты крыса, Стрикланд.

Перед ним вновь было испещренное прожилками лицо наркоманки с той самой отрешенной, мерзкой и деревянной улыбкой во весь рот. Но сквозь него все равно проглядывало подлинное отчаяние. Проститутка утром, с вожделением взирающая на постель.

– Ты крыса, Рон. – Она играла в игрушки. – Неужели ты не подойдешь и не возьмешь меня за руку?

– Памела, куколка, что ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы кто-нибудь взял меня за руку, – объявила она.

«Нет сомнений, что ей этого хочется», – подумал он. Глаза ее зияли пустотой, и вся она казалась печальной и потерянной в своей беззащитности. Таким уж для нее было это время суток.

– Дай мне отдохнуть, – попросил он.

Браун провел вторую половину воскресного дня на работе, за чтением, среди привычного беспорядка своего кабинета. Он был вторым лицом в местном отделении брокерской компании и его главным сочинителем; все, что требовалось фирме в прозе от рекламных буклетов до писем с требованием уплаты долга, выходило из-под пера Брауна. Он писал тексты к рекламным видеороликам, и сам снимался в них. Он также представлял фирму на выставках и морских салонах по всей стране. Ему платили более высокую зарплату, чем другим брокерам, правда, он получал меньше комиссионных. Тем не менее Брауна не оставляло беспокойство: он опасался, что в один прекрасный день руководство компании сочтет его услуги излишними.

Сейчас он читал книгу капитана Джона Вуда «К истокам Оксуса» 1920 года издания, впервые увидевшую свет в Лондоне еще в 1875 году. Он был полностью поглощен ею.

Ранним утром следующего дня его автомобиль был первым на стоянке представительства «Алтан» недалеко от Зунда. В витрине демонстрационного зала была выставлена до блеска надраенная шестидесятифутовая моторная яхта. Браун открыл своим ключом входную дверь офиса и прошел к себе в кабинет.

Управляющий отделением Росс должен был появиться только к полудню, и Брауну пришлось заняться его делами. Вскоре он проводил переговоры между владельцем и потенциальным покупателем пятидесятифутового яла. Часам к одиннадцати звонки прекратились. Затем позвонил владелец яла и снизил цену на двадцать тысяч.

– Но почему? – спросил Браун. – Вы уже сбросили целую двадцатку. Вам надо остановиться. Я уверен, что он согласится на такую цену.

– Сдается мне, что вы не понимаете. – В голосе мужчины чувствовалось странное возбуждение и слышались какие-то нервные нотки. – В таком разе и не надо ничего понимать. Просто перегоните ему проклятую посудину и все. Заметано?

Браун был задет. Еще один желторотый делец с вульгарным жаргоном желает прослыть пиратом в соленом мире больших лодок. Это всегда вызывало у него отвращение. Он позвонил в офис покупателя, но коммутатор был занят и продолжал оставаться в таком состоянии все время ленча.

В час позвонил Росс и попросил сходить вместо него на деловую встречу с клиентом, которая у него была назначена в Сити-Айленд. Браун, естественно, согласился. Он записал кое-что из того, что ему было продиктовано по телефону, собрал необходимые бумаги и приготовился ехать. Когда он уже надевал куртку, до него вдруг дошло, что на рынке происходит что-то неладное. Но наблюдавшийся в пятницу взлет был настолько убедительным, что он вновь предпочел не беспокоиться на этот счет.

Оуэн позвонил своему агенту в валютную брокерскую компанию. Коммутатор и там был занят. В коридоре ему попался один из молодых брокеров Дейв Джерниган, круглолицый блондин с вечно смущенной улыбкой.

Жена Джернигана была биржевым маклером. Как-то они с Энн обедали с Джерниганами, и Дейв продемонстрировал им своего прелестного четырехлетнего сынишку, который мило шепелявил и оглушительно хохотал. И его папа смущенно спрашивал у Браунов: «Что делать с ребенком, у которого такой ужасный смех?»

Возвращаясь домой, Брауны шутили по поводу уроков смеха, академий смеха, французских гувернеров, обучающих приличному смеху. Но смех и в самом деле показался Брауну ужасным. «Дух эпохи», – заметил он тогда.

– Какие новости на рынке? – спросил Браун своего молодого приятеля.

– А вы не знаете? – удивился Джерниган. – Это было интересное утро.

– Пошел вниз?

– Без всяких сомнений. Черта осталась позади.

– Это довольно странно.

Улыбка Джернигана только подчеркивала серьезность положения, Он был бледен, и ему явно было трудно дышать. Он ответил не сразу:

– Да. Это как-то необычно.

На причале в Сити-Айленд клиента Росса не оказалось. Стоял теплый солнечный зимний день. Среди швартовочных буев плавала пара лебедей, перепачканных мазутом. Браун мерил шагами настил перед зданием морского клуба в течение часа. Клиент так и не появился. Купив у торговца на улице хот-дог, он поехал в свой офис, включив в машине радиоприемник. В новостях сообщили о падении индекса Доу на пятьдесят пунктов.

В офисе он застал одного лишь Джернигана, говорившего по телефону. Положив трубку, он заглянул в кабинет Брауна.

– Звонила ваша жена.

– Просила передать что-нибудь?

Джерниган отрицательно покачал головой.

– Все разошлись по домам. Мы отключили коммутатор.