В 1792 году он совершил один или два похода, и всякое упоминание о французской революции было для него упоминанием о женщине, которая была им любима, но потом плохо себя повела. Словом, час его еще не пробил.

Свидание, назначенное ему королем, перевернуло вверх дном все его мысли. Сознавая, что он утратил свое хладнокровие, он решил тем внимательнее за собой следить.

Во дворце г-н Левен вел себя в соответствии с этикетом, будучи, однако, внешне вполне хладнокровен и не проявив ни смущения, ни восторга. Лукавый и хитрый ум первого лица в государстве вскоре уловил этот оттенок в манере держать себя и был весьма этим недоволен. Тщетно попыталось оно пустить в ход дружеский тон и даже высказать личное участие, чтобы подстрекнуть тщеславие буржуа, — ничто не помогло.

Но не будем принижать репутацию хитрости и лукавства, установившуюся за этим знаменитым человеком. Что мог он сделать без военных побед, да еще связанный злой и остроумной прессой?

Нижненормандский прокурор, занимающий королевский престол, начал с того, что сказал Левену, как и его министр: «Такой человек, как вы…» Но, убедившись, что на хитрого плебея не действует эта вкрадчивость, и видя, что время уходит напрасно, а также не желая продолжительностью аудиенции внушить Левену преувеличенное представление об услуге, которой от него хотели, король меньше чем через четверть часа был вынужден перейти к добродушному тону.

Заметив эту перемену в столь ловком человеке, г-н Левен остался доволен самим собою; этот первый успех придал ему наконец уверенность в самом себе.

«Вот, — подумал он, — его величество уже откаэывается от бурбонских уловок».

С ним говорили самым отеческим тоном, так, как будто этот тон был вызван обстоятельствами.

— Я хотел вас повидать, дорогой господин Левен, без ведома моих министров, которые, боюсь за исключением генерала, не дали ни вам, ни лейтенанту Левену особых поводов быть довольными ими. Завтра, судя по всему, будет поставлен на окончательную баллотировку закон о …, и признаюсь вам, милостивый государь, что в этом законе я лично заинтересован. Я вполне уверен, что его будут голосовать простым вставанием. Вы того же мнения, не правда ли?

— Да, ваше величество.

— Но при баллотировке он будет отклонен десятком черных шаров, не правда ли?

— Да, государь.

— Так вот, окажите мне услугу, выступите против него, если это необходимо для вашего положения, но отдайте мне ваши тридцать пять голосов. Это личная услуга, о которой я сам хотел вас просить.

— Ваше величество, в настоящее время я располагаю лишь двадцатью восемью голосами, включая мой собственный.

— Эти бедняги (король имел в виду своих министров) перепугались или, вернее, обиделись оттого, что вы подали ваш список восьми второстепенных должностей; мне не нужно вам говорить, что я заранее одобряю этот список и предлагаю вам воспользоваться удобным случаем, чтобы добавить в нем что-нибудь для вас или для лейтенанта Левена, и т. д., и т. д.

К снастью для г-на Левена, король минуты три говорил на эту тему, и к г-ну Левену вернулось за это время почти все его хладнокровие.

— Ваше величество, — ответил он, — я прошу вас ничего не подписывать ни в мою пользу, ни в пользу моих друзей, и я преподношу вам назавтра мои двадцать семь голосов.

— Ей-богу, вы славный человек! — воскликнул король, подражая, довольно удачно, прямоте Генриха IV.

Надо было помнить, с кем имеешь дело, чтобы не попасть в ловушку. Его величество добрых восемь минут говорил в этом духе.

— Государь, невозможно себе представить, чтобы господин де Босеан когда-либо простил моему сыну. Этот министр, быть может, проявил недостаточную твердость характера по отношению к пылкому молодому человеку, которого ваше величество называет лейтенантом Левеном. Я прошу, ваше величество, не доверять ни одному слову доносов на моего сына, которые по наущению господина де Босеана будет составлять его полиция или полиция моего друга, добрейшего де Веза.

— Которому вы так честно служите! — подхватил король, и в глазах его блеснул лукавый огонек.

Господин Левен промолчал, и король, удивленный отсутствием ответа, повторил свой вопрос.

— Ваше величество, я боюсь, что, отвечая вам, мне придется говорить с той откровенностью, к которой я привык.

— Отвечайте, милостивый государь, выскажите мне свою мысль, каковой бы она ни была.

Собеседник говорил с подобающим королю величием.

— Ваше величество, никто не сомневается, что король находится в непосредственных сношениях с северными дворами, но никто об этом ему не заикается.

Столь быстрое и столь полное повиновение как будто немного удивило высокую особу. Король убедился, что г-н Левен ничего не собирается у него просить; он не привык ничего ни давать, ни получать даром и сразу высчитал, что эти двадцать семь голосов должны обойтись ему в двадцать семь тысяч франков.

«И это было бы еще дешево», — думал венценосный Барем.

Он прочел на лице г-на Левена ту иронию, о которой ему так часто во время докладов говорил генерал Р.

— Ваше величество, — добавил г-н Левен, — я составил себе положение в свете благодаря тому, что ни в чем не отказывал своим друзьям и не сдерживал себя никак в отношении моих врагов. Я к этому издавна привык и умоляю, ваше величество, не требовать от меня, чтобы я переменил свой характер в отношении ваших министров. Они приняли со мной высокомерный тон. Даже добрейший господин Барду, говоря об этих восьми должностях с окладом в тысячу восемьсот франков каждая, важно заявил мне в палате: «Дорогой друг, не надо быть ненасытным!» Я обещаю вашему величеству мои голоса, которых наберется не больше двадцати семи, но умоляю вас позволить мне насмехаться над вашими министрами.

Свое обещание г-н Левен выполнил на другой день с замечательным остроумием и веселостью. В сущности, его прославленное красноречие было лишь проявлением его своевольного характера: просто это был человек более непосредственный, чем это разрешается в Париже. Его воодушевляла мысль, что он заставил короля быть с ним почти откровенным.

Законопроект, в котором был заинтересован король, прошел большинством тринадцати голосов, из которых шесть принадлежали министрам.

Когда объявили результат, г-н Левен, сидевший на второй скамье слева, в трех шагах от министров, громко произнес:

— Министерство уходит; счастливого пути!

Фраза была тотчас же подхвачена всеми депутатами, сидевшими рядом с ним. Когда г-н Левен находился в комнате один с каким-нибудь лакеем, он был счастлив одобрением лакея. Можно представить себе, как чувствителен был он к успеху, который имели эти простые слова!

«Меня вывозит моя репутация», — подумал он, окинув взглядом блестящие глаза, устремленные на него.

Прежде всего никто не сомневался, что он не был горячим приверженцем каких-либо определенных взглядов. Только на две вещи, пожалуй, он никогда бы не согласился: на кровопролитие и на банкротство.

Через три дня после голосования законопроекта, принятого большинством в тринадцать голосов, из которых шесть принадлежали министрам, г-н Барду, министр финансов, подошел в палате к г-ну Левену и с взволнованным видом (он боялся какой-нибудь колкости и говорил вполголоса) сообщил ему:

— Восемь мест вам предоставлены.

— Отлично, мой дорогой Барду, — ответил г-н Левей, — но вам лучше, не скреплять подписью этих монарших милостей. Предоставьте вашему преемнику. Я подожду, монсеньор.

Г-н Левен говорил очень ясно; все сидевшие поблизости депутаты были поражены: издеваться над министром финансов, над человекам, который может назначить на должность главного сборщика податей!

Ему стоило немалого труда убедить восемь членов своего «Южного Легиона», родственникам которых предназначались эти восемь должностей, считать это успехом.

— Через полгода вы будете иметь две должности вместо одной. Надо уметь идти на жертвы.

— Пустые это речи! — возразил один из его депутатов, более смелый, чем остальные.