Лишь проснувшись в одиннадцать часов, г-жа Гранде вспомнила о Люсьене; минуту спустя она улыбнулась, она нашла, что любит его, что он нравится ей гораздо больше, чем накануне.

Благодаря ему к ней должно было прийти все это величие, открывавшее перед ней новую жизнь.

Вечером, когда он явился, она покраснела от удовольствия. «У него безукоризненные манеры, — думала она. — Какой благородный вид! Как мало в нем низкопоклонства! Как он не похож на грубого провинциального депутата! Даже самые молодые из них держатся в моем присутствии, как ханжи в церкви. При виде лакеев в прихожей они теряют голову».

В то время как Люсьен удивлялся необычайному приему, который ему оказывали в особняке Гранде, у г-жи Левен был крупный разговор с мужем.

— Ах, мой друг, — говорила она, — честолюбие вскружило вам голову! Ваше положение пострадает от этого. Что может дать вам ваше честолюбие? Деньги? Орденские ленты?

Так упрекала г-жа Левен своего мужа, который слабо защищался. Читатель, может быть, удивится тому, что женщина, бывшая в сорок пять лет лучшим другом своего мужа, была с ним искренна.

Это объяснялось тем, что с человеком такого необыкновенного ума и немного взбалмошным, каким был г-н Левен, было бы крайне опасно не придерживаться полной откровенности. Позволив раз или два обмануть себя благодаря опрометчивости и беспечности, он в один прекрасный день сосредоточил бы все силы своего поистине удивительного ума, точно пламя отражательной печи, на том пункте, в котором его хотели провести; притворство было бы обнаружено, высмеяно, а доверие утрачено навсегда.

К счастью для обоих супругов, они думали вслух в присутствии друг друга. На фоне светской жизни, насквозь фальшивой, и интимных отношений, еще более лживых, чем отношения светские, такая полнейшая искренность казалась прелестным благоуханным цветком, не утратившим с течением времени своей свежести.

Никогда еще г-н Левен не был так близок к тому, чтобы солгать, как в этот момент. Он не мог поверить не только в прочность, но даже в реальность своего успеха в палате, так как этот успех достался ему без всякого труда.

В этом был самообман, в этом заключалось безрассудство, это служило доказательством огромного удовольствия, доставленного ему успехом и невероятным положением, которое он создал себе в три месяца.

Если бы г-н Левен отнесся к этому делу с хладнокровием, не покидавшим его, даже когда он был занят самыми крупными финансовыми операциями, он сказал бы себе:

«Это — новое применение силы, которой я обладаю уже давно. Это мощная турбина, которую я еще не подумал заставить действовать в этом направлении».

Поток новых чувств, вызванных столь удивительным успехом, немного поколебал благоразумие г-на Левена, и в этом ему было стыдно признаться даже собственной жене. После бесконечных споров г-н Левен не мог больше отрицать свою вину.

— Ну что ж, — сказал он наконец, — да, у меня припадок честолюбия, и забавнее всего то, что я не знаю, чего мне пожелать.

— В ваши двери стучится удача, нужно решать сейчас же; если вы ей не отворите, она пойдет стучаться в другие двери.

— Чудеса всемогущего предстают нам с особенной очевидностью тогда, когда они направлены на презренную и косную материю. Я сделаю Гранде министром или, во всяком случае, попытаюсь.

— Господин Гранде — министр! — улыбнулась г-жа Левен. — Вы несправедливы к Ансельму. Почему бы вам не подумать о нем? (Читатель, может быть, забыл, что Ансельм был старый верный лакей г-на Левена.)

— Таков, каков он есть, — ответил г-н Левен с шутливой серьезностью, доставлявшей ему столько удовольствия, — Ансельм в свои шестьдесят лет более деловой человек, чем господин Гранде. После того как ему дадут месяц на то, чтобы он оправился от изумления, он будет решать дела, в особенности важные, где необходим подлинный здравый смысл, лучше господина Гранде. Но у Ансельма нет жены, которая могла бы стать любовницей моего сына; и если доставить Ансельму пост министра внутренних дел, никто не увидит, что в его лице я сделал министром Люсьена.

— Ах, вы говорите ужасные вещи! — воскликнула г-жа Левен, и улыбка, вызванная перечислением достоинств Ансельма, мгновенно исчезла. — Вы скомпрометируете моего сына. Люсьен станет жертвой этой беспокойной натуры, этой женщины, которая без устали гонится за счастьем и никогда не достигает его. Она сделает нашего сына таким же несчастным и мятущимся, как она сама. Но как его не возмутила вульгарность ее характера? Она вечное подражание кому-то.

— Но ведь это самая красивая женщина Парижа или, по крайней мере, самая блестящая. Она, во всем остальном такая рассудительная, не может завести себе любовника без того, чтобы об этом не знал весь Париж, и если только имя этого любовника хоть немного известно в свете, ее выбор выдвигает его в первый ряд.

После длительного обсуждения, доставившего некоторое удовольствие г-же Левен, она в конце концов согласилась с этой истиной. Она ограничилась утверждением, что Люсьен слишком молод, чтобы предстать перед публикой, а в особенности перед палатой, в качестве политического деятеля.

— Его вина в том, что он обладает изящными манерами и умением одеваться. Поэтому я рассчитываю при первой же возможности прочесть наставление госпоже Гранде. Дорогой друг, я думаю, что мне наконец удалось изгнать из его сердца образ госпожи де Шастеле, а сейчас я уже могу вам признаться, что она внушала мне немало страха.

Надо вам сказать, что Люсьен работает превосходно. Мне о нем восторженно отзывался старик Дюбрейль, который был помощником начальника канцелярии еще двадцать девять лет назад у моего приятеля Крете. Люсьен справляется в министерстве с таким количеством дел, которого хватило бы на трех начальников канцелярии. Он не дал развратить себя рутине, которую недоумки называют обычаем, неизбежной волокитой в делах. Люсьен разрешает все вопросы ясно и смело, быть может, с риском скомпрометировать себя, но, во всяком случае, так, чтобы больше к ним не возвращаться. Он выказал себя врагом торговца, доставляющего бумагу министерству, и требует, чтобы изложение любого дела занимало не более десяти строк. Несмотря на урок, полученный в Кане, он продолжает действовать все так же отважно и твердо. И заметьте, что я, как мы условились, ни разу не высказал ему определенно моего мнения насчет его поведения при выборах господина Меробера. Косвенным образом я энергично защищал его в палате, но он мог счесть мои слова за выполнение родительского долга.

Если только я буду в состоянии, я добьюсь его назначения генеральным секретарем. Если мне в этом откажут из-за его молодости, он будет на деле по крайней мере генеральным секретарем: само место останется вакантным, а он будет исполнять функции, нося звание личного секретаря. Он за год сломает себе шею или составит себе репутацию делового человека, и я скажу с наивно-простодушным видом:

Что касается меня, я выхожу из игры. Всем будет ясно, что я сделал Гранде министром потому, что мой сын еще слишком молод. Если я в этом не успею, мне не в чем будет упрекать себя: значит, удача и не стучалась в мои двери. Если же я добьюсь назначения Гранде, я на полгода буду избавлен от всяких забот.

— А сумеет ли удержаться на этом посту господин Гранде?

— Тут есть доводы и «за» и «против». На его стороне будут глупцы. Он, я в этом не сомневаюсь, поставит свой дом таким образом, что будет тратить сто тысяч франков сверх своего оклада. Это уже очень много. Ему будет недоставать только остроумия в споре и здравого смысла в делах.

— Самой малости, — заметила г-жа Левен.

— А вообще, это милейший человек.