Министр подошел к письменному столу и достал из ящика две тысячи франков.

— Вот две тысячи франков, постарайтесь достать что-нибудь получше; если понадобится, дайте и три тысячи. Можно ли за эти деньги достать приличную вещицу?

— Я думаю.

— Ну так вот, эти хорошенькие женские часики с золотой цепочкой вместе с одним из нечетных томов Бальзака — третьим, первым, пятым — надо доставить через надежные руки госпоже Лаверне, на улицу святой Анны, дом номер девяносто. Теперь, когда вы знаете все, мой друг, еще одна просьба к вам: не оставляйте дела законченным наполовину — достаньте мне обратно эти десять тысяч франков, чтобы ни один из тех, кому этим ведать надлежит, не мог сказать или, по крайней мере, доказать, что я или кто-нибудь из моих заработал хоть безделку на этой депеше.

— Ваше сиятельство, можете не беспокоиться на этот счет: все будет исполнено, — сказал Люсьен, откланиваясь как можно почтительнее.

Ему не стоило никакого труда разыскать г-на Бульона, который преспокойно обедал у себя дома, на четвертом этаже, с женой и детьми; обещанием уплатить разницу при перепродаже в тот же вечер, в кафе Тортони, что могло выразиться в сумме от пятидесяти до ста франков, все следы операции были уничтожены, и Люсьен короткой запиской поставил об этом в известность министра.

Люсьен приехал к отцу лишь под самый конец обеда; возвращаясь с площади Побед, где жил г-н Бульон, на Лондонскую улицу, он был очень весел; посетить вечером салон г-жи Гранде было для него теперь сущим пустяком. Этим подтверждается истина, что люди, имеющие врага в лице собственного воображения, перед предстоящим им трудным делом должны много работать, а не размышлять.

«Я буду говорить ab hoc et ab hac [34],— решил Люсьен, — и высказывать все, что мне только придет в голову, не считаясь с тем, хорошо это или дурно. По-моему, нужно действовать именно так, чтобы показаться остроумным этой прекрасной особе, госпоже Гранде. Ибо надо сперва блеснуть, а затем уже проявить свои нежные чувства: к подарку обычно относятся с презрением, если это не очень ценный предмет».

— Мама, простите мне все пошлости, которые я буду сегодня с пафосом произносить, — сказал матери Люсьен, расставаясь с нею около девяти часов.

Войдя в особняк Гранде, Люсьен с любопытством рассматривал швейцара, двор, лестницу — всю обстановку, в которой отныне ему предстояло вращаться. Все было великолепно, дорого, но слишком ново. Только в передней немного потертые голубые бархатные ширмы с золотыми гроздьями как бы говорили посетителям: «Мы богаты не со вчерашнего дня»; однако какой-нибудь Гранде думает скорее о спекуляции на ширмах, чем о том, что они говорят посетителю в передней.

Люсьен застал г-жу Гранде в небольшом обществе; в изящной круглой гостиной, где она в этот час принимала гостей, сидело семь-восемь человек. Было еще рано, слишком рано для того, чтобы являться с визитом к г-же Гранде; Люсьен это знал, но хотел всем своим поведением показать, что он сильно влюблен. При свечах, которые все время переставляли с места на место, она рассматривала бюст Клеопатры работы Тенерани, присланный ей королевским послом в Риме.

Выражение лица у египетской царицы было просто и благородно. Все гости старались наиболее изысканным образом выразить свой восторг. «Она озаряет их пошлые лица, — подумал Люсьен. — Все эти важные особы с сединой в волосах как бы говорят: «Какой прекрасный оклад я получаю!»

Депутат центра, поклонник и завсегдатай этого дома, предложил сыграть партию в бильярд. Люсьен узнал грубый голос человека, на котором в палате депутатов лежала обязанность встречать смехом любое благородное предложение.

Госпожа Гранде поспешно позвонила и распорядилась осветить бильярдную. Все казалось здесь Люсьену новым. «Что ни говори, — подумал он, — хорошо иметь перед собою определенную цель, как бы смешна она ни была. У госпожи Гранде очаровательная фигура, а при игре на бильярде ей сто раз представится случай принять самую грациозную позу. Удивительно, как это религиозные предрассудки Сен-Жерменского предместья до сих пор не запрещают эту игру!» За бильярдом Люсьен разговорился и болтал, не умолкая. Его веселость возрастала по мере того, как благодаря успеху его тяжеловесно-пошлых острот исчезло сознание трудности возложенной на него отцом задачи: ухаживать за г-жой Гранде.

Сначала он говорил слишком заурядные вещи: ему доставляло удовольствие издеваться над самим собой; это были остроты лавочников, общеизвестные анекдоты, газетные новости и т. п.

«Она смешна, — подумал он, — однако она привыкла к более высокому уровню остроумия. Анекдоты здесь нужны, но менее затасканные; нужны тупые разговоры о тонких предметах: об изысканности Расина по сравнению с Вергилием; об итальянских новеллах, откуда Шекспир заимствовал сюжеты своих пьес; не надо живых и быстрых замечаний: они останутся незамеченными. Пожалуй, иное дело — взгляды, особенно когда ты по уши влюблен». — И он тут же с почти нескрываемым восхищением стал глядеть на очаровательные позы, которые принимала г-жа Гранде.

«Боже великий! Что подумала бы госпожа де Шастеле, заметив один такой взгляд?»

Но позабудь ее, чтоб быть счастливым здесь, — сказал себе Люсьен и прогнал от себя роковую мысль, однако не настолько быстро, чтобы в его глазах не отразилось сильное волнение.

Госпожа Гранде смотрела на него как-то особенно, правда, без нежности, но довольно удивленно; она живо вспомнила обо всем, что ей несколько дней назад сообщила г-жа де Темин о страсти Люсьена. Она удивлялась тому, что ей казались тогда смешными мысли, на которые ее навел разговор с г-жой де Темин.

«В самом деле, он представителен, — решила она, — и манеры у него изысканные».

При разборе шаров Люсьену случайно достался шестой. Высокий молчаливый молодой человек, по-видимому, немой обожатель хозяйки дома, получил пятый, а г-жа Гранде — четвертый.

Люсьен пытался загнать в лузу пятый, и ему это удалось, вследствие чего он был вынужден играть против г-жи Гранде и предоставить ей возможность выиграть; он сделал это достаточно деликатно. Он все время выбирал самые трудные удары и ни разу не попал в шар г-жи Гранде, который он ставил почти всегда в выгодную позицию. Г-жа Гранде была счастлива. «Неужели перспектива двадцатифранкового выигрыша, — подумал Люсьен, — волнует душу горничной, обитающую в столь прекрасном теле? Партия сейчас кончится: посмотрим, правильна ли моя догадка?» Люсьен дал положить свой шар. Настала очередь номеру седьмому играть против г-жи Гранде. Играл им отставной префект, большой хвастун, человек с бесчисленными претензиями, в том числе и по части бильярдной игры. Этот фат, неприлично хвастаясь каждым ударом, который ему еще предстояло сделать, угрожал г-же Гранде загнать ее шар в лузу и поставить его в невыгодное положение.

Убедившись, что с выходом Люсьена из игры участь ее резко изменилась, г-жа Гранде впала в дурное настроение; уголки ее свежего рта крепко сжались. «Ага, вот такое у нее лицо, когда она сердится!» — подумал Люсьен. При третьем жестоком ударе, который нанес ей безжалостный префект, г-жа Гранде с выражением сожаления посмотрела на Люсьена, и Люсьен дерзнул ответить взглядом, выражавшим восхищение прелестными позами, которые, с горечью проигрывая партию, все же принимала г-жа Гранде.

Люсьен хотя и не участвовал в игре, однако все время ходил вокруг бильярда, следя за шаром г-жи Гранде с тревогой и живейшим интересом. Он с напускной и довольно забавной горячностью принял участие в пустейшем споре, который она затеяла с хвастуном-префектом, теперь ее единственным партнером, претендовавшим на выигрыш.

Вскоре г-жа Гранде проиграла партию, зато Люсьен настолько выиграл в ее глазах, что она сочла уместным прочесть ему небольшую, но глубокомысленную геометрическую диссертацию на тему об углах падения и отражения, образуемых шарами слоновой кости при ударе о борты бильярда. Люсьен стал возражать.