С одного из поворотов горной дороги открылась Ялта и синяя бухта с белым молом, у которого стоял красавец «Штандарт». Министра укачало на серпантинах. Он хотел было постучать тростью в стекло, отгораживавшее его от шофёра, и остановить мотор, чтобы хоть на несколько минут ощутить под ногами твердь, но до Ливадии оставалось четверть часа хода, и он передумал.

В Кавалерском корпусе Сазонову отвели удобное помещение из двух комнат с ванной, на втором этаже и окнами в парк. Всё было чисто и проветрено. Готовясь принять ванну, чтобы прийти в себя с дороги, министр подошёл к окну и увидел, как Государь и Императрица прогуливаются по аллеям, а впереди них прыгает через скакалочку Наследник.

«Понятно, почему Царская Семья так стремится в Ливадию… – подумал министр, – ведь сюда возят из Евпатории на миноносцах целебные грязи, обмазывают ими Цесаревича, и он может лежать на солнце, укрепляя суставы против гемофилии. Как весело он сейчас прыгает! Но несчастные мать и отец!.. Как страшно им жить, зная, что в любую минуту с любимым сыном может случиться непоправимое.

Как странно устроена жизнь! – размышлял Сергей Дмитриевич. – Такая сильная и великая королева, как Виктория, вдруг передаёт своему мужскому потомству через дочерей и внучек столь страшную болезнь, которая делает слабыми не только маленьких принцев, но целые династии и империи!.. От Пиренеев и Альп до Урала и Камчатки…»

…Когда Сазонов, щуплый человек с почти лысой головой, большим, клювообразным носом и небольшой бородкой, входил в кабинет Государя на первом этаже дворца, он всё ещё находился под приятным впечатлением образа Наследника, весело прыгающего через скакалку в парке. Он даже сказал об этом Государю и получил в ответ добрую улыбку и благодарный взгляд синих глаз.

– Спасибо, мне очень приятно это слышать, Сергей Димитрич.

Тон Императора был очень тёплый и домашний. Сазонов почувствовал себя увереннее и спокойно открыл свой портфель, полный государственных тайн.

– Что там слышно о Лимане фон Сандерсе? – задал Николай Александрович первый вопрос, который, очевидно, мучил его больше всего. Он отложил в сторону изящно переплетённый доклад, который привёз ему министр, и стало ясно, что он хочет живой беседы с Сазоновым, а не чтения нудного текста, подготовленного чиновниками у Певческого моста.

Сазонов был готов и к «устной экзаменовке».

– Ваше Величество, как мы и старались с Греем, так и получилось, – довольный тем, что может начать с хорошей новости, начал министр. – Немцы и турки пошли на уступки. Так что внешне эта провокация Германии против России и Англии не удалась. Но всё-таки Германия остаётся хозяйкой в турецкой армии, и поэтому мы должны пойти навстречу Англии, чтобы она заключила с нами такой же договор о союзе, какой она подписала с Францией…

– Что мы можем противопоставить Берлину кроме поддержки наших союзников – Франции и Англии? – мягко перебил министра Государь. – Вы провели совещание с участием военного и морского министров, начальника Генерального штаба, наших послов Гирса в Константинополе и Свербеева в Берлине? Я имею в виду меры, которые мы могли бы наметить на тот случай, если обстоятельства вынудят нас начать наступление к Константинополю и Проливам?..

– Да, Ваше Величество, под моим председательством такой обмен мнениями произошёл…

– И каков результат? – живо отреагировал царь.

– Я хотел бы коротко изложить то, что есть суть моего доклада, Ваше Величество, и зафиксировано в Журнале совещания. – Сазонов в своём кресле поклонился в сторону папки с докладом.

Государь сделался весь внимание.

– Прежде всего выяснилось, Ваше Величество, – продолжал министр, – что членам совещания наступление на Константинополь представляется не иначе как в связи с большой европейской войной, о которой сейчас так много говорят в политических кругах…

– Мы не должны ввязываться ни в какую войну, – твёрдо перебил Государь.

– Да, Ваше Величество, мы предпринимаем все необходимые усилия, – машинально заверил Сазонов, но подумал при этом, что совсем другой точки зрения на войну придерживаются президент Франции, которого в Париже социалисты прозвали «Пуанкаре-война»[97], британский коллега Грей, император Вильгельм II, которые очень умно и тонко действуют именно в пользу большой европейской войны. И конечно же он, Сазонов, будет вести дело так, как посоветует ему сэр Грей, а не Николай Александрович, поскольку Россия должна следовать в фарватере политики Англии и Франции, ибо без Сердечного Согласия Европа погибнет под германским сапогом.

Без паузы он продолжал:

– Вследствие этого вопросы мобилизации войск, сухопутных и морских перевозок, увеличение нашей судостроительной программы и ускорение её выполнения, расширение стратегической железнодорожной сети и тому подобное обратили на себя особое внимание совещания. При этом ещё раз обнаружилось, что мы не располагаем средствами для быстрых и решительных мер и что на приведение в исполнение намеченной программы понадобились бы целые годы…

– Вы правы, Сергей Димитрич, – печально согласился Государь. – Мы будем полностью готовы к любым неожиданностям только в 1917 году… Бог даст, военного конфликта держав хоть до этого срока удастся избежать… А потом я очень рассчитываю, что в мае в Гааге откроется Дом Мира[98], где будет заседать Международный арбитраж, и война сделается вообще невозможной!..

«Каков идеалист! – с неодобрением подумал Сазонов. – Заставил всю Европу принять его идеи какого-то там всеобщего мира и разоружения, загнал все державы на Гаагскую мирную конференцию, стыдил всех, кто изобретает и использует варварские методы войны, вроде пулемётов и разрывных пуль, а теперь мечтает о том, что конфликты в Европе будут решаться не правом сильного и хорошо вооружённого, а в Гаагском суде!..»

Но на словах министр сожалеющим тоном резюмировал:

– Я вышел из этого совещания, Ваше Величество, под безотрадным впечатлением нашей полной военной неподготовленности. Но должен Вам доложить, Ваше Величество, – заговорщицки понизил голос министр, – ещё неприятнее мне стало, когда посол Свербеев, вернувшись в Берлин, прислал мне телеграмму о том, что Журнал этого секретного совещания стал известен сначала германскому посольству в Петербурге от каких-то его негласных агентов, а затем был передан в Берлин. Теперь немцы придают ему окраску заговора против целостности Оттоманской империи и угрозы европейскому миру…

– Кто бы мог быть этим предателем? – негодующе посмотрел Государь в глаза Сазонову.

У министра сразу же почему-то мелькнула мысль о том, что он, наверное, напрасно рассказал об этом секретном совещании великой княгине Марии Павловне Старшей, когда был приглашён ею на ужин тет-а-тет. Но великая княгиня была единственным членом Императорского Дома, с которым сам Государь часто беседовал о политике в домашней обстановке, чего он никогда не делал ни с одним из великих князей, даже с главнокомандующими или инспекторами войск. Понятно, конечно, что Мария Павловна, происходя из рода Мекленбургских герцогов и сохраняя глубокий, отнюдь не женский интерес к внутригерманской политике и интригам немецких владетельных князей, всегда была особенно хорошо осведомлена в германских делах и намерениях. Поэтому-то Государь и, чего греха таить, его министр иностранных дел доверительно советовались со «Старшей», когда речь шла о Германии или многочисленных немецких родственниках, рассеянных по всем Дворам Европы…

«Неужели пошло в германское посольство от великой княгини?!» – упало сердце старого дипломата, который мгновенно сообразил, что за последние годы невольно не одну тайну выдал вдумчивой и обаятельной родственнице Императора. Он отвёл глаза, но какой-то импульс, вероятно, успел передаться царю.

«Не связано ли это со «Старшей»? – мелькнула мысль у Николая. – Помнится, ещё во времена незабвенного Батюшки граф Шувалов, бывший тогда адъютантом её мужа, моего дядюшки Владимира, выследил корреспонденцию тёти Михень к князю Бисмарку… Тётка отписывала «железному канцлеру» какие-то нехорошие вещи про Россию, про намерения Papa… Батюшка тогда крепко отругал дядю Владимира, а графу Шувалову пожаловал звание флигель-адъютанта и взял его от двора своего братца… Неужели «Старшая» принялась за старое? Надо дать команду «чёрному кабинету» осторожно перлюстрировать её письма за границу… Хотя тётушка найдёт, конечно, обходной манёвр: будет посылать свои кляузы с путешествующими родственниками – из рук в руки…»