Лицо Александры Фёдоровны вспыхнуло. Только теперь Аня поняла, какую глупость она сделала и почему Аликс вела себя так необычно. Враги её и Аликс посеяли семена ревности в сердце Императрицы.

Не говоря больше ни слова, Государыня резко повернулась, и её остроносые туфельки через несколько секунд застучали по каменным плитам дорожки. Аня сначала хотела её догнать, объяснить, но потом гордо тряхнула головой, так что рассыпалась причёска из длинных русых волос, упала на кровать и горько заплакала.

В своей спальне, уткнувшись в подушку, так же безутешно рыдала Александра Фёдоровна.

Наутро после прибытия в Ливадию началась размеренная и устоявшаяся крымская жизнь Царской Семьи. Император с утра выходил на пешую прогулку, спускался к морю или быстрым шагом, за которым редко кому, кроме флигель-адъютанта Дрентельна, удавалось угнаться, достигал середины Горизонтальной тропы примерно в трёх верстах от дома и возвращался назад. После завтрака или после обеда он обязательно работал.

Он и в Ливадии продолжал пунктуально выполнять свои государственные обязанности, внимательно читая доклады министров и шефов различных ведомств, быстро схватывая суть дела, испещряя страницы своими замечаниями. Иногда министры прибывали с личными докладами, и тогда он подробно обсуждал с каждым все нюансы проблем, находя порой неожиданные решения. После занятий с бумагами он играл в лаун-теннис или кегли с детьми, офицерами Конвоя или «Штандарта», другими гостями, которым разрешено было запросто посещать Ливадию.

Иногда он шёл вместе с Алексеем в Ореанду и, если море не очень волновалось, катался с сыном в гребной двойке.

Небольшая неловкость утром первого дня, казалось, прошла совершенно незамеченной Семьёй: лучшая Подруга Аликс, которую накануне вечером видели весёлой и совершенно здоровой за царским столом, без объяснения причин не явилась к завтраку. Перед обедом, когда хозяева и немногочисленные гости молча возносили молитву Создателю, отсутствие Вырубовой привлекло внимание прежде всего прислуги. Затем великие княжны стали коситься на чистый прибор и пустой стул поблизости от хозяйки дома, а затем обращать недоумевающие взгляды на Mama.

Общий разговор о достоинствах Крыма весной, жарких погодах здесь, на Южном берегу, и холодах и сырости в это время в Петербурге ничем не прерывался. Только Александра Фёдоровна что-то шепнула графу Гендрикову, когда он подошёл к Государыне по её знаку.

Обед продолжался чередой повседневных простых блюд и негромким тоном застольных разговоров, изредка прерывавшихся весёлым смехом детей.

Гендриков через несколько минут вернулся и так же деликатно, как и получал задание, доложил вполголоса Императрице, наклонив напомаженную и надушенную голову к её причёске, что «госпожа фрейлина сказались больной, у неё повысилась температура и она просит прислать к ней доктора Боткина».

Милое и по-домашнему доброе лицо Аликс перекосила злая гримаса, но она мгновенно овладела собой и так же вполголоса сказала графу:

– Василий Александрович, будьте любезны, передайте Анне Александровне, что лейб-медикус Евгений Сергеевич заболел, лежит в своей каюте на «Штандарте». Если Анна Александровна пожелает, то я попрошу детского доктора Деревенко нанести ей визит. Но если Анна Александровна в состоянии поехать на моторе в Ялту, к стоянке «Штандарта», то, разумеется, доктор Боткин не откажется ей помочь, поскольку он сам не в тяжёлом, слава Богу, состоянии…

Обер-церемониймейстер Императрицы снова вышел. Только после этих необычных переговоров в столовой Николай Александрович с немым вопросом посмотрел на супругу. Не говоря ни слова, она сделала рукой знак, из разработанной ими в юности системы секретно, чтобы никто другой не понял, оповещать друг друга, означавший: «Не стоит твоего внимания…»

Наблюдательные слуги и некоторые царедворцы, которых судьба привела на этот обед, заметили смену настроений Императрицы в связи с отсутствием Подруги. Они сразу сделали логический вывод о некоей, краткой или длительной, будет видно дальше, опале любимой фрейлины.

Государыне всё это было крайне неприятно. Во-первых, Аня не имела права обижаться и устраивать такую публичную демонстрацию. Это она, Императрица, была страдающей стороной… На её мужа покушалась лучшая подруга, постоянно демонстрируя Ему свою экзальтированную влюблённость и обожествляя Его… «Корова» уже переступила грань приличий, отделяющую пылкие чувства верноподданной к своему платонически обожаемому монарху… Множеством фотокарточек Николая в своей спальне она ясно показала, что у неё на сердце лежит блуд, а не истинная и духовная дружба с Аликс. «А я-то так упивалась простыми и искренними на первый взгляд отношениями с Подругой… Оказывается, для Анны всё это было лишь маскировкой влюблённости в Ники!..» – горько думала царица.

Страдания Аликс были жестоки. Она удалилась в свой будуар, благо Ники после обеда вновь принялся за доклады, доставленные сегодня утром фельдъегерем из Петербурга, и в изнеможении прилегла на кушетку.

Прибежали дочери. Они тоже отметили что-то необычное в поведении Mama и, как нарочно, принялись расспрашивать Александру Фёдоровну о том, почему не видно Ани, чем она заболела и выздоровеет ли до Пасхи за оставшиеся шесть дней…

Аликс очень хотелось плакать. Она крепилась, чтобы ничего не рассказать дочерям. Пришёл Алексей поцеловать Mama перед сном и пожелать ей покойной ночи. ОТМА ушли вместе с ним, укладывать его спать. Они очень любили этот процесс, который позволял им тискать и целовать братика, а потом рассказывать ему на ночь какую-нибудь добрую сказку. «Когда я буду царём, – пробормотал им однажды Алексей, засыпая, – все люди, а особенно дети, будут в моей стране счастливые…»

…И снова начался солнечный, тихий и тёплый день. Алексей и «младшая пара» упросили за завтраком Papa поехать в моторе кататься в Ялту и заодно навестить больного доктора Боткина. Авто давно и прочно вошли в жизнь русского монарха и Его Семьи. Они были для него не только любимыми игрушками, но он горячо поддерживал тех из своих военных, кто видел большое будущее в моторах на войне. Он считал, что авто нужны не только для штабных или транспортировки раненых, но на грузовых моторах можно перевозить лёгкую артиллерию и доставлять боеприпасы…

Государь всегда спорил об этом со своим дядюшкой, великим князем Николаем Николаевичем, который накрепко стоял за лошадей, кавалерию и гужевой транспорт. Несмотря на крайне отсталые взгляды великого князя, он почему-то пользовался известным авторитетом у генералитета и высших офицеров, особенно в гвардии, где культ хорошего коня и острой сабли оставался непререкаемым.

Всячески поддерживали любовь Николая Александровича к моторам только двое родственников. За это он особенно их ценил. Это были великий князь Александр Михайлович, или попросту Сандро, и великий князь Дмитрий Павлович, которого он любил почти как сына и лишь недавно охладел к нему, когда узнал, что Дмитрий замечен в содомском грехе с великим князем Николаем Михайловичем.

Сандро не только разделял страсть Ники к авто, но и успел заразить его любовью к аэропланам. Государь знал всех авиаторов в России. Бывая в Севастополе, обязательно посещал школу пилотов в Каче, открытую стараниями Сандро, и с интересом наблюдал за полётами аппаратов тяжелее воздуха. Когда инженером Сикорским на русском заводе был построен первый в мире четырёхмоторный огромный аэроплан, в чреве которого оборудовали настоящий салон с мягкими креслами, Император совершил на нём полёт и повелел создать флот таких воздушных судов…

Рыжеватый полковник в кавалерийской форме на российском троне видел значительно дальше своих генералов и министров. И в своём быту он стал предпочитать быстроходный мотор живой лошади.

Когда в Ливадии архитектор Краснов возводил новый беломраморный ансамбль дворца, Государь поручил инженеру Гущину построить гараж вместо старого каретного сарая. Для лошадей и колясок, разумеется, в Ливадии тоже хватало места. Но помещение для 25 царских моторов, которое возвёл инженер удельного ведомства, получилось настолько хорошим, что пресса, в том числе и иностранная, дружно назвала его лучшим гаражом в Европе.