Битый час корнет граф Лисовецкий слонялся по салонам и гостиным Аничкова дворца в ожидании начала бала. У одного из бывалых гвардейцев он узнал, что, поскольку бал даётся вдовствующей императрицей в честь её двух старших внучек, великих княжон Ольги и Татьяны, которым уже пора начинать выходить в свет, появления старой государыни, а возможно, и царя с царицей не ожидается. Но если высочайший выход состоится, тогда дирижёр бала, молодой барон Мейендорф, начальник конной гвардии и любимец вдовствующей императрицы ещё по руководству балами при жизни её супруга Императора Александра Третьего, будет составлять после первого контрданса танцующие пары.

Кавалергард посоветовал румяному корнету, который, видимо, в первый раз попал на придворный бал, уже сейчас пригласить даму на самую центральную часть праздника – мазурку, чтобы вообще не остаться на бобах. Ведь дам могло и не хватить на всех танцующих. Воспользовавшись любезной разговорчивостью товарища по оружию, Пётр узнал у него и некоторые важные для себя детали. Во-первых, по этикету не полагалось приглашать на танец великих княгинь. Если августейшие особы женского пола сами останавливали свой выбор на каком-то госте, то её официальный «кавалер», то есть гофмейстер малого двора, передавал приглашение великой княгини её избраннику.

Корнет спросил его относительно приглашения великой княжны, но лихой кавалергард ответил, что, поскольку Царские Дочери только начинают выходить в свет, протокольных прецедентов ещё не установлено. При этом гвардеец с таким любопытством посмотрел на Петра, что тот поспешил перевести разговор на другую тему и спросил, откуда же будет выходить вдовствующая императрица и августейшие особы.

Кавалергард, который по случайности оказался одним из двух помощников дирижёра бала барона Мейендорфа, с удовольствием принялся разъяснять новичку и географию залов, и место высочайшего выхода, и кто где будет стоять во время полонеза, контрданса и мазурки, откуда надо заходить в танце и прочие детали. Лекция по бальной тактике и стратегии была для корнета чрезвычайно поучительной. Он немедленно сделал для себя выводы.

Внизу, у подъезда, музыканты вдруг грянули Императорский марш, и публика хлынула к дверям на лестницу, чтобы лицезреть Царское Семейство. Царь, очевидно, решил почтить своим присутствием этот бал. Но никому ничего увидеть не удалось, поскольку Государь, Его Супруга и две Дочери быстро прошли в старенький лифт и поднялись в свои бывшие комнаты, чтобы там приготовиться к балу.

Пётр так и не стал приглашать никого из дам на танцы, хотя видел, что некоторые из них, легко перемещаясь по салонам и гостиным, на мгновенье задерживались с господами офицерами и что-то записывали в маленькие блокнотики. Корнет понял, что так составлялась очерёдность кавалеров на разные танцы. Он почти никого не знал ещё в петербургском высшем свете, кроме нескольких офицеров конной гвардии – завсегдатаев ресторана Кюба, куда сам захаживал, когда дед одаривал его деньгами. Что касается дам и девиц, то они все, при его влюблённости в Татьяну Николаевну, были в данный момент ему неинтересны и казались на одно лицо.

Поэтому Пётр поспешил в конец Белого зала, к дверям, откуда, как сказал кавалергард, начнётся выход Императорской Семьи. Едва он успел занять место в небольшой толпе придворных старичков и старушек, желавших первыми склониться перед Августейшей Семьёй, как на хорах оркестр заиграл полонез из «Евгения Онегина», двери отворились и торжественный выход начался.

Первой, как и полагалось по протоколу, в паре с дуайеном дипломатического корпуса австро-венгерским послом графом Сапари выступала вдовствующая государыня императрица Мария Фёдоровна. Пётр впервые в жизни оказался так близко к «Гневной», как её называл дедушка Ознобишин, и постарался внимательно рассмотреть государыню до того, как ему пришлось вместе со всеми согнуться в глубоком поклоне.

Мария Фёдоровна оказалась маленькой и худенькой дамой, удивительно моложаво выглядящей для своих лет. Может быть, такой эффект производила её энергичная, отнюдь не старческая походка, гордая осанка – то ли от привычки властвовать, то ли произведение массажиста и костоправа, регулярно трудившихся над её спиной и шеей. Молодые синие, совсем не выцветшие, как у многих других старух, глаза живо блестели, и в них светился радостный интерес к жизни, словно у девушки, только вступающей в свет. Её белое атласное платье было так же глубоко декольтировано, как и у остальных дам на этом балу, но наблюдательный юноша заметил, что грудь, плечи и спина вдовствующей императрицы были закрыты какой-то прозрачной тканью, которая создавала эффект гладкой матовой, как будто чистой, без веснушек и морщинок, молодой нежной кожи. Над её маленькой головкой, пропорциональной стройному телу с высокой грудью, пышная, устремлённая ввысь причёска являла собой чудное произведение придворного куафёра.

Густые волосы старой императрицы уверенно держали на себе тяжёлую диадему из крупных сверкающих бриллиантов в несколько рядов, между которыми чуть покачивались крупные каплеобразные бриллиантовые подвески. Шея Марии Фёдоровны была буквально укутана в несколько рядов бриллиантовым ожерельем из крупных камней.

Это украшение, вероятно, имело своей целью также и сокрытие морщин, которые выдают истинный возраст женщины независимо от того, насколько моложаво она выглядит.

Голубая Андреевская лента очень гармонировала с синими глазами старой императрицы.

Когда Пётр вместе с остальными господами склонился в поклоне, он увидел расшитые бриллиантами атласные, как и платье, бальные туфельки государыни, пропорции которых явно свидетельствовали о стройности ног довольно пожилой дамы.

Следующим шёл в паре с супругой австрийского посла графиней Сапари Государь Император, у которого Пётр, ещё склонённый в поклоне, увидел только лакированные ботинки с тупыми бальными шпорами без колёсиков.

Перед тем как снова склониться, теперь уже перед Государыней Александрой Фёдоровной, которая шла в паре с каким-то важным послом, уланский корнет успел восторженно взглянуть на свою царицу.

Глаза их вдруг встретились. Александра Фёдоровна, выражение лица которой до этого было довольно сухим и гордым, каким оно всегда оставалось у неё на официальных мероприятиях, видимо, узнала и вспомнила Петра. Ей было приятно видеть это молодое розовощёкое существо, с обожанием глядящее на неё из толпы ненавистной ей светской черни, где подобострастие заменило уважение и любовь, а любопытство служило только для сбора информации, питающей сплетни.

На мгновенье молодая Государыня сбросила маску гордой отчуждённости и по-матерински улыбнулась гвардейскому корнету. Это странное происшествие не осталось незамеченным окружающими. В сторону улана сразу же повернулось несколько голов.

От того, что Пётр не разглядывал Императрицу, а воспринял её сразу, как что-то доброе и нестрашное, у него в памяти остался только нежный лилово-розовый цвет её платья и причёска из густых, рано поседевших волос с более скромной, чем у Марии Фёдоровны, диадемой.

Вслед за Государыней Императрицей, как объяснял ему час тому назад кавалергард, должна была следовать великая княгиня Мария Павловна, которую здесь называли по-простецки «Старшей» и, видимо, любили. Во всяком случае, объяснял кавалергард, начиная с неё, глубоко кланяться необязательно, а можно ограничиваться только склонением головы. Поэтому Пётр сумел хорошо разглядеть и эту даму, весьма влиятельную в Царском Семействе.

Великая княгиня Мария Павловна, вдова дяди царя, великого князя Владимира Александровича, оказалась круглолицей, пухленькой молодящейся немочкой, рыжеватой и белокожей. Толстый слой пудры и румян на лице скрывал её возраст и следы бурно и весело проведённых в России десятилетий. Она улыбалась во все стороны своим добрым знакомым, которых здесь, видимо, было очень много. Её улыбка, несмотря на тонкие губы, была красива и белозуба. Мария Павловна явно пользовалась большой популярностью.