Он нас предал, а поскольку он про каждого из нас знает достаточно, чтобы при установлении диктатуры Николая без суда и следствия послать любого члена «Прогрессивного блока» на виселицу, его необходимо как можно скорее уничтожить морально и политически! Как жаль, что прошла пора революционного террора и в дни войны не так легко найти исполнителя теракта против министра внутренних дел!.. Вот ведь храбрец какой!.. В виде прозрачного намёка надел сегодня специально для нас мундир шефа жандармов!..»

Эти размышления мгновенно пролетели в мозгу Председателя Думы. Но такие же злобные мысли владели каждым из присутствующих думцев. Говорить начал кадет Шингарёв.

– Нет уж позвольте, Александр Дмитриевич! – с дешёвым адвокатским пафосом заявил он. – Прежде чем товарищески беседовать, нужно уяснить вопрос, можем ли мы быть товарищами… Мы не знаем, каким образом вы назначены…

При этих словах Родзянко и не подумал объявить, что он сам рекомендовал Государю Протопопова в министры, правда, другого министерства.

Шингарёв, делавший бурную «общественную» карьеру на неуёмной критике Распутина, для которой он измышлял «факты» и тут же пускал их в обращение, разумеется, оседлал своего любимого конька:

– Слухи указывают на участие в вашем назначении Распутина; затем, вы вступили без согласия «Прогрессивного блока» в Кабинет, главою которого является Штюрмер[150] – человек с определённой репутацией предателя…

«Что он городит!..» – мысленно возмутился министр, но, как воспитанный человек, не стал прерывать говорящего.

– И вы не только не отмежевались от него, – нацелил свой перст в Протопопова Шингарёв, – но, напротив, из ваших интервью мы знаем, что вы заявили, что ваша программа есть программа Штюрмера и что он будет развивать вашу программу с кафедры Государственной думы… Вместе с вашим назначением освобождён из тюрьмы другой предатель – Сухомлинов… И наконец, в происходящих теперь рабочих волнениях ваше министерство, по слухам, действует, как прежде, путём провокации!..

Кровь ударила в голову Протопопову. Он хотел ответить Шингарёву, что прекрасно знает о методах «Прогрессивного блока» при помощи слухов объявлять государственных деятелей, верных царю, предателями, что у Шингарёва нет ни одного факта, который можно было бы предъявить суду, против Штюрмера или Сухомлинова, которого до суда выпустили из Петропавловской крепости только потому, что он был тяжело болен, что рабочие волнения, о которых упомянул почтенный член пораженческого «Блока», инспирируются отнюдь не полицией, а такими «общественными» деятелями и депутатами, как Керенский, Чернов, Коновалов, причём на деньги, поступающие через Финляндию, Швецию и Данию – из Германии!

Белыми от ярости глазами оглядел Протопопов своих бывших коллег, ища хоть у кого-нибудь малейшей человеческой поддержки. Но лидеры «Блока», развалясь на своих стульях, издевательски смотрели на него и готовы были рукоплескать смельчаку Шингарёву.

Протопопов понял окончательно, что в Таврическом дворце хотят не сотрудничества с властью, а самой этой власти, не ответственной ни перед царём, ни перед Богом. Тогда он хлопнул кулаком по столу, и установилась тишина. Министр грозно посмотрел на своих оппонентов и резко заговорил:

– Меня в министерство пригласил Государь, которому я предан и которого люблю!.. И уклоняться от ответственности в тяжёлые для России времена я не собираюсь… Я пришёл за вашей поддержкой и не получил её! Что же делать! Я пойду дальше один, без вас! Я исполняю желание моего Государя – я ведь всегда считал себя и продолжаю считать монархистом, а не республиканским демагогом, как, например, профессор Милюков…

При этих словах лидер кадетов, похожий на старого морщинистого кота, дёрнулся, словно ему плюнули в усы.

– Вы хотите потрясений, перемены режима… – зло продолжал Протопопов, – но этого вы не добьётесь. Тогда как я на этом посту, с помощью Государя, понемногу смогу кое-что сделать! Уйти под вашим давлением – недолго!.. Но кому передать власть? Вам, Михаил Владимирович? – повернулся он к Родзянке. – Но вы даже в Таврическом дворце порядок установить не можете, хотя и объявляете везде о своей поддержке монарха!.. Или болтуну Керенскому, который не осмеливается открыто объявить, что он принадлежит к партии эсеров-террористов?!

Холодок страха начал закрадываться в души слушателей. А Протопопов с яростью продолжал:

– У меня нет ничего, кроме личной поддержки Государя, но с этой поддержкой я пойду до конца, как бы вы ко мне ни относились!

Министр встал со своего места и, не прощаясь, с высоко поднятой головой вышел из комнаты. За дверью прозвучали удаляющиеся тяжёлые шаги.

Члены «Блока» сидели притихшие, и Шингарёв уже жалел, что первым вступил в борьбу с могущественным министром. Его патрон по партии, Милюков, как более опытный интриган, радовался, что не вылезал со своими обличениями.

Тишину нарушил Маклаков:

– Кажется, наш новый министр внутренних дел слишком наивен и благороден для своего поста. Говорят, он очень верующий человек… Наверное, по этой причине из его речей я не уловил угрозы арестовать нас немедленно и посадить в камеру Петропавловской крепости, откуда был выпущен Сухомлинов… Поэтому мы должны немедленно объявить ему войну… Назвать его стокгольмское свидание государственной изменой, муссировать его связь с Распутиным, а через некоторое время объявить сумасшедшим…

– Раздавить и уничтожить! – изрёк густым басом свой приговор Родзянко. – Начинать – с сегодняшнего вечера!..

Сумрачным и мокрым октябрьским вечером к ресторану «Медведь» на Малой Конюшенной то и дело подкатывали моторы, собственные экипажи и дорогие извозчики. В череде гостей, которым дородный швейцар услужливо распахивал двери, были подрядчики и интенданты с дамами полусвета, тыловики-офицеры, окопавшиеся в различных военных и полувоенных учреждениях столицы, зем-гусары, другая веселящаяся публика, проматывавшая целые состояния, которые делались в считанные дни на военных поставках. В этой пестроте одежд, лиц бритых и бородатых, лысых и кудрявых, остались незамеченными несколько штатских и генералов, которых Александр Иванович Гучков пригласил на обед-совещание.

Гучков держал в «Медведе» за собой просторный отдельный кабинет на втором этаже, с вестибюлем, камином и прислугой, которую по его просьбе тщательно проверил по жандармским каналам генерал Джунковский в бытность его товарищем министра внутренних дел на предмет того, чтобы ни один человек из обслуги этого кабинета не только не служил в полиции, но и подлежал запрету вербовать его впредь.

Собирались люди, составлявшие мозг и душу военного заговора. Гучков намеревался наконец поставить все точки над «i», вплоть до дат и исполнителей в конкретных планах дворцового переворота, а до этого хотел подбодрить главных участников заговора московским хлебосольством.

Первым пришёл его друг и подчинённый, князь Дмитрий Вяземский, Уполномоченный Красного Креста по Северному фронту. Князь был видным членом-учредителем аристократического Бегового общества Петрограда, завсегдатаем всех конных состязаний и по этой причине, а также по родственным связям обладал уникальными знакомствами и дружбой с офицерами конногвардейских частей. Он уже установил контакты с недовольными царём офицерами некоторых запасных гвардейских полков, расквартированных в Новгородской губернии в так называемых Аракчеевских казармах вдоль железной дороги, которой часто пользовался Государь в своих переездах между Ставкой и Царским Селом. Князь был надежда и опора одного из основных вариантов плана заговора, при котором подчинённые ему гвардейские офицеры из Аракчеевских казарм должны были по его сигналу остановить царский поезд на перегоне возле станции Медыха, арестовать монарха и принудить его отречься от престола, удалить в монастырь царицу. При сопротивлении Государя должна была ожидать участь Павла Первого, то есть физическое устранение… Вяземский выпил рюмочку, закусил солёными рыжиками и уселся в кресло у камина, где над сухими берёзовыми поленьями весело плясали языки пламени.