Когда вагоны царского состава остановились, Цабель ключами постучал в тёмное окно, за которым было купе дежурного флигель-адъютанта. Из-за занавески высунулась заспанная и всклокоченная голова Киры Нарышкина. Через три минуты он уже был на платформе, в шинели и фуражке.
– Где же дворцовый комендант? – спросил генерал Цабель.
– Все в поезде спят… – широко открыл удивлённые глаза тугодум Нарышкин и замолчал.
Цабель и Дубенский вошли в вагон, где было купе Воейкова, и постучались к нему. Дворцовый комендант сладко спал.
– Господи! Вот завидное спокойствие дурака! Спать почти под дулами пулемётов! – возмутился генерал-историк и пошёл будить своего друга профессора Фёдорова. Тот, оказывается, уже проснулся и оделся. Все вместе вышли на перрон. Вскоре к ним присоединились флаг-капитан Нилов, герцог Лейхтенбергский, флигель-адъютант Мордвинов. Нилов, узнав о сути дела, принялся морскими словами ругать Воейкова. Но порядок, по которому докладывать Государю в пути должен был дворцовый комендант, всё же не был нарушен. Маленький адмирал перемежал свои проклятья ставшей у него в последние дни обычной присказкой: «Все висеть будем на фонарях!..»
Позёвывая со сна и покряхтывая, спустился на платформу и источник раздражения Нилова. Долговязые господа в серых военных пальто и маленького роста адмирал в чёрном морском окружили коротышку Воейкова и заговорили все разом.
– Ничего не разберу! – отмахнулся от них дворцовый комендант. – Говорите кто-нибудь один!
Генерал Цабель коротко и ясно доложил. Генерал-историк дополнил предложением вернуться в Бологое, а оттуда повернуть на Псков, чтобы быть ближе к Петрограду и в гуще войск Северного фронта, верных Императору.
Обсуждая варианты, подошли к Императорскому вагону, вызвали камердинера Государя Тетерятникова.
– Его Величество не спят, – коротко сообщил он.
Воейков вошёл в салон-вагон Государя. Во тьме, не зажигая огня, в полосе света от открытой двери в кабинет у окна стоял Николай.
– Что случилось? – отрешённо спросил он.
– Ваше Величество! В Царское Село невозможно проехать через Тосно, станция захвачена мятежниками…
– Как же поедем?
– Можно от Бологого через Дно и Псков…
– Хорошо, поедем через Бологое на Дно… – Государь заметил вдруг, что название станции, куда пойдёт его поезд, звучит мрачно двусмысленно. Лёгкая судорога нервной реакции передёрнула его.
Воейков, не столь тонко чувствующий язык, как Николай, ничего не заметил и повторил распоряжение:
– Поедем на Бологое, Дно и Псков…
Господам офицерам, ожидавшим решения царя на платформе, он коротко бросил:
– Едем на Псков…
Снова потянулась белая пустыня без огоньков. Николай не стал возвращаться в кабинет. Не пошёл он и в спальню. Как был в заторможенном состоянии, так и сел в глубокое мягкое кресло салона. Мрачные ночные кошмары без сна одолевали его до рассвета, который царский поезд встретил на станции Старая Русса. Паровоз набирал здесь воду. В районе вокзала, да и вообще в маленьком курортном и торговом городке не было заметно никаких признаков бунта.
Дворцовый комендант воспользовался остановкой и пошёл в комнату телеграфиста. Ему вызвали станцию Дно, и он узнал, что туда только что прибыл генерал Иванов со своим эшелоном.
Воейкову доложили также, что генерал по дороге усмирил несколько поездов с солдатами, а станция Дно очищена им от бунтовщиков и туда можно беспрепятственно ехать.
Зная наверное, что Император не спит, дворцовый комендант прошёл в салон-вагон.
Лицо Николая было бледно. Светло-оливковая обивка салона добавляла на щёки Государя зеленоватые блики. Воейков сообщил о своём разговоре со станцией Дно.
– Отчего же так медленно двигается Николай Иудович?! – недовольно спросил Император. – Ведь он должен быть в это время в Царском!
– Ваше Величество, мне передали, что генерал Иванов сам был этим крайне удивлён. Проснувшись в шесть утра, он решил, что прошёл пятьсот вёрст и находится в Семрине, а оказалось, что его эшелон сделал всего двести вёрст…
День начинался ясным. Прослышав о царском поезде, стоящем на станции, к вокзалу собралась огромная толпа народа. У часовни, в незапамятные годы сооружённой на платформе, сгруппировались монахини из близлежащего монастыря. Они посылали на синие вагоны с золотыми орлами крестные знамения, а одна из них громко сказала генералу Дубенскому, вышедшему из свитского поезда, который догнал на этой станции царский:
– Слава Богу, удалось хотя в окошко увидать батюшку царя, а то ведь некоторые никогда не видели его…
Несмотря на большое стечение народа, у вокзала и вокруг него господствовал полный порядок. Кроме двух-трёх станционных жандармов и такого же числа урядников местной полиции, здесь никого и не было. Цабель, видя восторженное отношение к царю, отозвал усиленные караулы железнодорожного полка, хотя и не было известно о том, знает ли население Старой Руссы о создании Временного правительства и о его отношении к бунтовщикам в Петрограде. Железнодорожники на станции должны были бы знать о переменах в столице из телеграммы Бубликова, но отношение к царским поездам у них оставалось прежнее, внимательное и восторженное. Паровозные бригады, которые должны были меняться свежими на станции Бологое, отказались, несмотря на утомление, это сделать, мотивируя тем, что не хотят тратить время на остановку, когда дорога каждая минута.
Перед самым отходом царского поезда из Старой Руссы Воейков принёс в кабинет Государя депешу от Родзянки, с которым по телеграфу ранее договорились о его приезде на станцию Дно для встречи с Императором. Теперь он кратко уведомлял, что «по изменившимся обстоятельствам он выехать навстречу Его Величеству не может». В ответ Родзянке была послана телеграмма, предлагавшая ему выехать на встречу в Псков.
Целый день, от утреннего чая до вечера, Николай почти не разговаривал, против своего обыкновения не выходил гулять на остановках, был бледен, задумчив и ничего не ел. Свитские в Его присутствии с трудом находили безобидные темы для разговоров, которые почти сразу же угасали.
Начинало темнеть, когда «Литерный А» покинул станцию Дно, на этот раз, по уставу, пропустив свитский вперёд. Государь после завтрака так и просидел безучастно в своём кабинете, не выйдя к пятичасовому чаю…
Ко Пскову подошли в полной темноте. Даже легкомысленного оптимиста Воейкова поразило, что на пустынной платформе не было приготовлено почётного караула, а в маленькой группе генералов, стоявших посреди ярко освещённого пространства, узнали только своих, свитских, вышедших из первого литерного поезда, отогнанного уже на запасный путь. Ни генерал-адъютанта Рузского, ни чинов его штаба на дебаркадере не было.
«Литерный А» плавно затормозил. Открылась дверь служебного вагона, свитские ринулись в неё. Из комнаты дежурного на вокзале выглянул какой-то офицер и скрылся. Минут десять спустя через вокзальную площадь протарахтели два штабных мотора и остановились в конце дебаркадера у багажного отделения. Из первого вылезли главнокомандующий Северным фронтом генерал Рузский и его адъютант. Из второго – начальник штаба фронта Данилов-Чёрный, бывший ранее генерал-квартирмейстером у великого князя Николая Николаевича в бытность его Главнокомандующим, и два офицера.
Рузский шёл по платформе в сопровождении своего адъютанта графа Шереметьева, специально взятого им из аристократического семейства, чтобы все видели, как он помыкает им и держит на побегушках. Невысокого роста, согбенный, седой, старый, в резиновых калошах и форме Генерального штаба, он шёл как бы нехотя, нарочито медленно. Когда он проходил мимо группы свитских около служебного вагона, генерал Дубенский обратил внимание на то, что его лицо было испито-бледным, болезненным, а глаза через круглые железные, как у мелкого столоначальника, очки глядели на всех неприязненно и злобно. Мелкого роста седоватый брюнет генерал Данилов со своими офицерами следовал на отдалении нескольких шагов, словно конвой. Он тоже неприветливо оглядел хорошо знакомых ему генералов из свиты Государя и вошёл вслед за Рузским и Шереметьевым в вагон. Офицеры остались ждать в стороне, словно опасаясь подвоха или ареста.
