Хотя Алексеев докладывал о наступлении частей Юго-Западного фронта, что всегда приводило Государя в хорошее расположение духа, теперь наштаверх вдруг почувствовал какое-то недовольство в репликах Николая, даже в том, что он сильно давил на карандаш, отмечая на своей карте сегодняшнюю обстановку. Карандаши ломались один за другим, и царь доставал всё новые из серебряного стакана, стоящего на приставном столике.

Начальник штаба перешёл к сообщению о положении на Западном фронте. Он нудно зачитывал абзац за абзацем из своих бумаг, когда Государь необычно резким для него тоном прервал генерал-адъютанта вопросом:

– Почему Эверт до сих пор не начал наступление в поддержку Брусилова? Я подписал эту директиву две недели тому назад!..

Маленькие глазки Алексеева недоумённо блеснули из-под густых бровей.

– Ваше Величество, после этого приказа, две недели тому назад, генерал Эверт просил у меня разрешения перенести направление главного удара от Вильны на Барановичи, и в этой связи ему потребовалось ровно две недели для новой изготовки войск… А как раз вчера он прислал просьбу продлить ещё на две недели подготовку наступления, поскольку опасается, что в Троицын день его армии могут потерпеть неудачу… – словно извиняясь за Эверта, оправдывался Алексеев.

На самом деле начальник Штаба Ставки, так же как и командующие Западным и Северным фронтами Эверт и Куропаткин, безумно завидовали энергичному Брусилову, который сам напросился начинать наступление и успешно теперь его ведёт. Брусилов становился героем в глазах царя и России, поэтому генералы-интриганы всячески старались осадить его назад, игнорировали формальные приказы Алексеева о передаче Брусилову резервов и дополнительных транспортов снарядов, посылаемых начальником Штаба Ставки по указанию Верховного Главнокомандующего на Юго-Западный фронт. Они знали мелкий и завистливый характер Алексеева, который ни за что не представит их к отрешению от должности за невыполнение рекомендаций Государя, если они расходились с его собственным настроением.

– Прикажите генералу Эверту наступать не по святцам, а по утверждённым Мною планам! – резко отреагировал на оправдания Николай и сурово добавил: – Если генерал-адъютант Куропаткин не будет проявлять должной активности со своим Северным фронтом, чтобы также помочь наступлению на юге, то представьте мне приказ о его отставке!

Начальник штаба, привыкший к всегдашнему милому и даже любовно-уважительному отношению царя к себе, вдруг почувствовал в его словах угрозу своему положению. Совершенно неожиданно во всегда ровном и мягком обхождении Государя он заметил начинающиеся проявления резкости и решительности характера его Отца, Императора Александра Третьего. Это чрезвычайно испугало Алексеева. Он лучше многих других знал, что у Николая Александровича – крепкая воля и он всегда добивается исполнения своих предначертаний. Если эта воля приобретёт ещё жёсткие формы характера его Отца и царь начнёт действовать без промедлений и идеалистических колебаний, то все планы оппозиции и её военной части обречены на провал.

Начальник штаба ощутил острое беспокойство и за своё собственное положение. Ведь если наступление Брусилова будет успешно продолжаться, а он, Алексеев, не проявит никакой инициативы в его поддержку, то царь в один день может сместить его с должности фактического главнокомандующего и назначить на его место того же Брусилова, который, кстати, имеет старшинство в чине генерал-адъютанта, получивши этот чин почти год тому назад за взятие Львова.

Глазки Алексеева злобно блеснули, но он успел погасить их блеск до того, как Государь это заметил. Теперь следовало удвоить хитрость в отношениях с Николаем Александровичем. На словах поддакивать царю во всём, а на деле гнуть свою линию: ограничивать Брусилова в резервах, скрывать саботаж Эверта вести действенные операции на Западном фронте, тонко поощрять слишком осторожного Куропаткина оставаться на месте под предлогом избегать излишнего риска для войск…

От ощущения нависающей над ним опасности Алексеев скомкал свой доклад, но с демонстративным усердием записал в особую тетрадочку указания Государя. Фамилии Эверта и Куропаткина он дважды подчеркнул на глазах Николая, как бы свидетельствуя, что будут приняты срочные меры.

Государь отпустил начальника штаба, не проводив его до двери, как всегда. Вместо этого он отвернулся к растворённому окну, за которым шумела листва парка и в просветы между ветками блестела на солнце гладь Днепра. Это было сочтено генерал-адъютантом тоже за нехороший признак.

На лестнице Алексеев утёр холодный пот, выступивший на лбу. При этом он подумал о том, что следует нейтрализовать ещё одного претендента на пост начальника Штаба Ставки – генерала Рузского. Михаил Васильевич был осведомлён, что Рузский с самого первого дня его назначения в Могилёв интриговал против него через великих князей, через вдовствующую императрицу Марию Фёдоровну, желая получить пост наштаверха, как теперь сокращённо стали называть начальника Штаба Верховного Главнокомандующего. Государь неплохо относился к Рузскому после того, как тогдашний Главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, исхлопотал Рузскому за взятие Львова сразу два Георгиевских креста – 4-й и 3-й степеней. Но всё-таки, не слушая никого, он назначил тогда в Могилёв, на Ставку, Алексеева, а не Рузского. Рузский остался командовать тогдашним Северо-Западным фронтом.

Теперь Рузский получил отпуск по болезни, и Алексееву удалось через своих людей несколько расшатать авторитет бывшего командующего Северным фронтом в столице и военных кругах.

Алексеев твёрдо знал и то, что Рузский, как и он сам, стоит в первых рядах военного заговора против Государя, который успешно развивается теперь под руководством Гучкова. Поэтому следовало получить дополнительную поддержку Александра Ивановича, чтобы сохранить своё нынешнее положение. Для этого Михаил Васильевич решил доверительно сообщить Гучкову об опасных изменениях в поведении Государя и просить его ускорить принятие «общественностью» радикальных мер для устранения монарха от власти. Само собой разумеется, новым Верховным Главнокомандующим и военным диктатором России Алексеев видел только себя…

Дорожка от дома губернатора, где квартировал Николай, до штабного здания была коротка. Ходьба не успокоила Михаила Васильевича. Он вошёл в свой кабинет, но и его привычная обстановка не разрядила нервы.

«Надо срочно делать что-то, чтобы вызвать прилив симпатий Николая ко мне, – подумал он растерянно. – Надо что-то подготовить такое, что покажет мою незаменимость не только в военных делах, но и в политике…»

Эта мысль чуть успокоила наштаверха, и он принялся за свою рутинную работу, возвращаясь к этой идее снова и снова…

…28 июня генерал-адъютант Алексеев подал Императору докладную записку с предложением назначить для общеимперского управления диктатора. Новый пост должен был официально называться «Верховный министр государственной обороны».

Михаил Васильевич тонко рассчитал, что назначить диктатором царь должен был именно его, поскольку ни на военном, ни на политическом горизонте не было пока более влиятельной и авторитетной фигуры, чем начальник Штаба Ставки.

Государь записку Михаила Васильевича принял, благосклонно прочитал её и обещал подумать. Он уже собирался дать поручение Штюрмеру написать проект соответствующего рескрипта, но тут появилось в списках письмо Гучкова Алексееву, и всё дело с диктатурой Михаила Васильевича рухнуло.