Звоночком был вызван Прохор. Он появился с тремя прозрачными бокалами для красного вина. Фёдор Фёдорович наполнил их до половины, отдал почти пустую бутылку камердинеру и строго указал:
– Отфильтруй через десять слоёв марли, марлю потом отожми в блюдечко и весь этот остаток пусти на суфле к завтрашнему обеду… Бутылку отмой и поставь в шкаф на кухне, где стоят другие такие же… Да сделай к ней надпись: «Херес 1715 года»…
Отослав Прохора, Ознобишин долго любовался на свет благородным тёмно-рубиновым цветом вина, покручивая бокалом, наносил тонкий маслянистый слой его на стеклянные стенки и всё не решался отведать. Потом сказал тост:
– Чтобы Держава наша, под водительством Государя Императора, одержала в будущем, одна тысяча девятьсот шестнадцатом году такие же победы, какие одерживала двести лет тому назад, когда небывало раздвинула пределы свои трудами Петра Великого! Виват! Иван Иваныч! – обратился Ознобишин к подполковнику после того, как сделал глоток вина. – Мы тут, в Питере, слышим о том, как разные там Союзы земств и городов, думские оракулы и московские купцы гучковы и рябушинские ругательски ругают Его Величество за то, что взял на себя Верховное главнокомандование… А что думают офицеры и солдаты?
Видимо, эта тема очень интересовала сенатора. Он даже отставил рубиновый напиток, приготовившись слушать.
– О гучковых и рябушинских, этих мининых и пожарских современности, я сообщу чуть позже… – с иронией, которая не оставляла сомнений в его к ним презрении, сказал Лебедев, также отставляя свой бокал. – А что касается отношения офицерства к Государю, который с первого дня войны не прекратил своего общения с полками и настоящими военными людьми, то оно остаётся сугубо уважительным и преданным… Даже сейчас, когда всякая грязь на Царскую Семью льётся из тыла, как будто какой-то дирижёр управляет ею, солдаты и офицеры верят Государю, многие из повидавших его лично – просто обожают Николая Александровича… Это сразу стало видно, когда Он взял Верховное командование в свои руки… Ещё в августе на Россию надвигалась военная катастрофа, но катастрофу эту предотвратил царь тем, что принял ответственность на свои плечи… И вот что было важно для мыслящего офицерства: история часто видела монархов, которые становились во главе своих армий непосредственно перед победоносным завершением войны, чтобы надеть лёгкие лавры на чело… Но ещё не было ни одного императора или короля, который хотел бы взвалить на себя крест ответственности перед неминуемым, как многим казалось в августе, поражением!.. А наш Государь не убоялся терний!.. И если молодая Государыня поддерживала Его в этом намерении, то только честь ей и благодарность от солдата за это!
По лицу Ознобишина было видно, как по душе ему пришлись такие слова офицера. Но тут и Пётр высказал своё мнение:
– Сейчас много болтают в салонах, и, кстати, часто это исходит от вдовствующей императрицы и великой княгини Марии Павловны Старшей, что молодая Государыня руководит царём и подсказывает ему многие решения… Но мне доподлинно известно, что та же Мария Фёдоровна очень любит вмешиваться в царские дела, вызывает к себе министров, указывает им, какие решения принимать, словно она сама – Государь!.. А Мария Павловна!.. Она то и дело приезжает в Царское Село «пить чай», когда туда из Ставки возвращается Николай Александрович, и старается протолкнуть своих людей, свои взгляды на многие вопросы государственной жизни… Но что-то никто из высшего света не осуждает их за это…
«Ого! – с удовлетворением подумал Ознобишин. – Мальчик явно повзрослел и стал разбираться в придворных интригах! Наверное, сыграли роль не только мои поучения, но и его разговоры с великой княжной Татьяной, пока он лежал в госпитале… Ведь не о цветочках же они говорили, как он рассказывал мне, часами…»
– Так почему же молодая Государыня, кстати – доктор философии, которая двадцать лет бок о бок прожила с Императором и наблюдала его царёву работу, слышала его мнения по разным вопросам и о разных государственных людях, общалась с министрами и другими важными чиновниками, приобрела, наконец, опыт помощи царю во время отъездов его на фронты и в Ставку, – не имеет права высказывать ему теперь, когда Россия в опасности, то или иное своё мнение? Ведь решает-то в конечном итоге Государь!.. – взволнованно закончил свою мысль Пётр.
– Вполне согласен с тобой, mon cher, – живо поддержал его Фёдор Фёдорович. – У молодой Государыни значительно больше способностей и порядочности, чем было у супруги Петра Третьего, когда она устроила заговор, убила руками своих любовников законного монарха и взошла на трон под именем Екатерины Второй… Благодарное дворянство, получившее новые привилегии, назвало её Екатериной Великой… А Александру Фёдоровну, от души помогающую Николаю Александровичу, не тиранящую никого, современное дворянство и его «лучшие» люди – аристократия – преследуют клеветой и презрением… Воистину мы уже заслужили свою пугачёвщину!
– Я хочу закончить свой ответ на ваш вопрос, Фёдор Фёдорович… – оборотился к сенатору Иван. – Как только царь прибыл, теперь уже на свою Ставку, в войска была отправлена первая директива, в которой приказывалось прекратить отход. Она оказала самое благотворное влияние на действующую армию, которая наконец почувствовала, что ею управляет твёрдая рука. На всём Северном фронте вдоль Двины атаки германцев были отбиты, и клин, вбитый генералом Эйхгорном в районе станции Свенцяны, был ликвидирован. Только малодушие командующего Северо-Западным фронтом Рузского, не осмелившегося преследовать немецкие войска, воспрепятствовало поражению неприятеля. Вступление Государя в командование ознаменовалось и большой победой на Юго-Западном фронте. Армии генералов Лечицкого, Щербачёва и Брусилова внезапно для австрийцев перешли в контрнаступление и потеснили противника в районе Тарнополя… При этом взяли сто пятьдесят тысяч пленных!
– Чем же тогда так недоволен ваш сосед Гучков и его присные, grande-peré? – обратился Пётр к деду.
– Тем, что с помощью великого князя Николая Николаевича им не удалось в августе взять власть в свои руки… – довольно улыбнулся Ознобишин. – Вы помните, как газета Рябушинского «Утро России» напечатала список министров «Кабинета общественного доверия», который хотели вырвать у Государя? Министром торговли и промышленности «Утро России» видело Коновалова, под руководством которого недавний съезд промышленников в Москве требовал чуть ли не отречения Государя Императора и разгона его правительства… А обманщика и лицемера Кривошеина «общественность» захотела сохранить министром земледелия… И правильно сделал Государь, что выгнал министров, стоявших за уступки блоку оппозиции, – Самарина, Щербатова, Кривошеина и Харитонова, а третьего сентября закрыл заседания Думы… Её вообще надо было бы разогнать как смутьянов!.. А что у вас в Москве думают о Гучкове? Чем он взял такую силу в первопрестольной? Кто за ним стоит? Неужели честное купечество и промышленники? – вдруг задал Лебедеву свои вопросы сенатор.
– Хотя Гучков и происходит из старообрядческой купеческой семьи, – задумчиво начал Лебедев, – его в настоящем московском купечестве никто не считает своим человеком, а только «политиком», притом со склонностью к афёрам… У него есть подлинные торгово-промышленные цензы – например, он директор правления страхового общества «Россия», что на Лубянке, но московское купечество он не представляет, хотя одно время и был выборным членом Государственного совета… За его спиной стоят малоуважаемые в Москве спекулянты-финансисты, большей частью связанные с английским капиталом…
– А-а! – протянул Ознобишин. – Тогда понятно, почему Гучков с пеной у рта отстаивает интересы британских промышленников, которые получили наши заказы, большие авансы золотом, но не поставили ещё ни одной пушки, ни одного снаряда… Это мне генерал Маниковский, начальник Главного артиллерийского управления, говорил…
– Воистину так! – подтвердил подполковник. – Я сейчас как раз работаю с чинами ГАУ по вопросам снабжения фронта снарядами и патронами, так очень любопытная картинка вырисовывается…
