— Нальете мне еще выпить? Ладно, хотя бы подайте бутылку.

— Нынче вирусы получили возможность говорить на языке химии. Они знают, как общаться с вашими клетками, и умеют слушать. Для Менискуса они стали послами между разъединенными частями его личности. Они разрушают преграду между сознательным и непознанным подсознательным.

— Если судить по вашим словам, они нечто вроде героев мультфильмов, показываемых по субботам. Они не такие уж умные, Берни. Блин, да они же не более чем прокариоты.[6]

— Им и не требуется быть умными, Мэдди, потому что достаточно того, что вы умны. Разве вы не понимаете? Типичный пример отрицательного пространства. Вы уже создали для них ниши. После того как вы ампутировали ставший ненужным пол, вы обрели свободу развиваться дальше и сражаться с вирусами на собственных условиях. Потому что, с точки зрения долгосрочной эволюции, именно благодаря сексу мы обладаем такими гигантскими мозгами, мощными электростанциями фантазии и логики, и мы уже обошли природу, думаю я, нет, простите, точнее будет сказать: думаете вы.

— Что ж, вы правы, именно так я и думаю. Если я стану считать иначе, мне прямая дорога в адепты «Христианской науки» или какую другую подобную секту, чтобы сподобиться права позволить моему ребенку умереть от кори.

— Да, мне ваш тип слишком хорошо знаком. Ваш воинственный дух — продукт веры в догмат, согласно которому сила сознания способна поразить эти несовершенные микроорганизмы, призрачного партнера по танцу, которого мы даже почувствовать не в силах. А теперь, с Менискусом и Моллом, вы совершаете свой великий набег на сочетание человеческих чувств с помощью абстрактной/неочувствленной высокотехнологичной науки, которая в настоящее время ведет свою битву против вирусов во имя женщины.

— Ух ты! — воскликнула Мэдди. — А я-то думала, что всего лишь пытаюсь уследить, чтобы одежда моего ребенка оставалась чистой.

— Не зарывайтесь. Раскройте глаза и поймете последствия того, что у вас есть. Он научился ускорять рост ногтей на руках — вы только представьте это. Если бы ваши эмпирические знания могли информировать вас на физическом уровне, если бы нечто абстрактное сумело обрести конкретное выражение в ваших действиях и вы обладали бы способностью напрямую чувствовать собственную физическую реальность, то у нас на лицо был бы этакий сандвич с копченой говядиной, понимаете меня? Если бы вы могли чувствовать процессы, происходящие в ваших клетках, то разве вам понадобится микроскоп? Или радиоактивные индикаторы? «И-МИДЖ»? «Тайленол», черт? Тесты на беременность, Мэдди?

— Отпадет надобность во всем этом, — тихо сказала Мэдди.

— Исцеление собственными силами. Если бы у вас имелся ключ к таким вещам, то лучше бы вам опасаться визита наемных убийц Американской медицинской ассоциации, потому что вы дадите медицине хороший пинок под зад. Не говоря уже о том, что станет с мужским и женским началами.

— Мы навсегда перестанем быть тем видом, каким были, если вирус изменит ДНК Менискуса.

— Серьезно. Если вирусы засеют себя в человеческую ДНК, то его потомки унаследуют эти способности. И эту инфекцию. Как вам нравится такая идея?

— Не знаю.

— Лучше вам подумать об этом, потому что отныне все, что выделаете, не имеет значения. И мне кажется, не вы стоите у руля. Вряд ли вообще кто-нибудь из нас.

Мэдди фыркнула. Берни приблизился к ней вплотную сказал:

— Спросите себя вот о чем: не было ли желание избавиться от мальчиков заговором безмозглых тварей, на который вы повелись? Действительно ли селекционный отбор истребил мужчин, или даже это козни вирусов, намеревающихся лишить нас самого страшного Оружия? И насколько неправдоподобна вероятность того, что вы сейчас частица однополого человечества, которое заживо сожрут крохотные твари, обеспечивающие вам пропитание? Может быть, пора прекратить войну и заключить полюбовную сделку с микропаразитными формами жизни? Не пора ли дать возможность Менискусу стать невестой в белой фате?

— Менискус поглощен игрой.

— Разве?

— По крайней мере его тело.

— Тело? А вы самого Менискуса спрашивали? А вы, Мэдди, все еще поглощены своей игрой? Вот ваше тело. Вы сами-то знаете, что вы такое, доктор Бальдино?

— Мне надо идти. Бог мой, голова просто трещит. Что вы там мне подсыпали в спиртное?

— Только здравый смысл. Что так рано засобирались? Вы еще не слышали моей теории о тайном мировом господстве эскимосов.

Мы вошли в «Калифорнийскую кухню» через черный ход, но внутри стояла непроглядная тьма, и, проверив все, КрайЗглу провела меня в ресторан.

Уселась за столик и спросила:

— Есть хочешь?

— Мамонта бы съела.

— Давай не стесняйся. Я не голодна. Сроду не могла есть на работе.

Я пошла к салатной стойке, но до натуральных продуктов не добралась, поэтому решила проверить, как обстоят дела на кухне. Холодная пицца покоилась под остатками нагревающих ламп, я подняла ее и оторвала кусок. Признаться, ничего вкуснее прежде мне не доводилось пробовать, а я ведь ненавижу пепперони. Еще я обнаружила немного кока-колы, а потом, по настоянию КрайЗглу, наведалась в уборную. Когда я вышла оттуда, она сидела в том же положении, в каком я ее оставила, какая-то притихшая.

— Ты как, в порядке? — спросила я. Неожиданно для меня она стала ужасно подавленной. Почти милой.

— Пальни в ту камеру, — сказала КрайЗглу, не показывая, а всего лишь махнув в ту сторону головой. Мне потребовалось некоторое время, чтобы определить местоположение камеры, но я подумала, это что-то вроде проверки. А потому, заметив объектив, разнесла его из пистолета. Эта часть трудности не вызвала.

— Сейчас иди сюда и сядь рядом.

В ее голосе проскользнули покровительственные нотки. Я села, обеспокоенная. КрайЗглу сокрушенно покачала головой.

— Девочка, ты просто дурочка.

Я увидела, как из-под стола выныривает рука с пистолетом, но не успела среагировать. Твою мать!

— Пушку отдай. — Она достала клейкую ленту, которой связала мне запястья и заклеила рот. Все это она проделала так стремительно, что я даже пикнуть не успела. — Теперь полезай в печь.

Печь? Мы что тут, сказку разыгрывать собираемся? Я учащенно задышала.

— Вот она, забирайся внутрь, я тебе помогу. Залезай туда. Я оставлю дверцу приоткрытой, чтобы ты смогла дышать, хорошо? Но сиди как мышь, а то я включу эту штуку, уразумела?

Я кивнула. Еще бы тут не уразуметь.

Затем мне на голову опустился какой-то предмет, и я вырубилась. Мне привиделся странный сон-полудрема. Действие происходило на Гавайях, какой-то парень вытаскивал из моря рояли и продавал их народу. Отчетливо запомнила, как красиво каркасы роялей качались на волнах, а мужик с длинным шестом хватал их, и морские водоросли цеплялись за порванные струны.

Очнулась я с жуткой головной болью, во рту стоял вкус чеснока.

Глазам своим не поверила. Заглянув в крошечную щель, увидела КрайЗглу посреди ресторана, она была привязана к стулу. Веревки крестами опоясывали грудь и опутывали ноги. Вдобавок ко всему рот ее был запечатан, может статься, даже той самой клейкой лентой, которой она заклеила меня. Ух ты! Дело принимает другой оборот! Я задумалась, кто бы мог вот так неожиданно нарисоваться и воздать ей по заслугам. Предполагаю, здесь не обошлось без 10-й, но вот что странно — рядом никого нет.

Прошло несколько минут. КрайЗглу очнулась и стала озираться, но не делала никаких попыток освободиться. На самом деле я бы даже сказала, что она восприняла всю ситуацию довольно спокойно.

Затем я услышала это. Откуда-то из коридора. Звук, которого я так страшилась все эти дни — ладно, не дни, а часы, но мне они показались вечностью. Только вот теперь страх куда-то испарился.

Полицейские рации.

Двое парней появились в дверях со стороны торгового центра. Один коренастый и похожий на быка, второй высокий и поджарый. Выглядели они так, что я сразу поняла: с ними шутки плохи. Оба в бронежилетах, в руках «АК-47». Я почувствовала неодолимое желание сдаться и отправиться наконец домой — ладно, точнее будет сказать, отправиться в тюрьму, но поскольку меня связали и запихнули в печь для пиццы, дать волю своему стремлению оказаться за решеткой я не смогла. Оставалось только наблюдать.