Не трудно представить, что происходило дальше.

Люди ушли. Давно замерли последние звуки шагов, а собаки все еще стояли и напряженно прислушивались: не вернутся ли хозяева? Рэксу первому надоело бесполезное ожидание. Скорбно вздохнув (вы слышали такие вздохи у собаки? прежде чем лечь, она непременно протяжно вздохнет), он обнюхал свое новое жилище и, обнаружив в углу охапку сена, принялся раскапывать ее лапами. Соорудив что-то наподобие гнезда, повернулся несколько раз, как будто хотел поймать себя за хвост, и с тяжелым стуком брякнулся — именно брякнулся, а не просто лег — наземь. Испустив еще один шумный вздох, понюхал последний раз воздух и затих, свернувшись клубком.

Собака не спала, хотя веки были закрыты. Вы знаете, как спит собака: весь ее сон — это сплошная настороженность, чуткость. Она спит урывками, вся жизнь ее — непрерывное бдение. Но особенно она насторожена в чужом месте... Чуть подрагивающие уши говорили о том, что Рэкс, хотя и лежит с закрытыми глазами, но в действительности не спит и слушает, терпеливо ожидая, не застучит ли входная дверь, не раздастся ли громкий голос хозяина.

А Джери? Он даже не пожелал лечь и продолжал оставаться на ногах.

За свою тысячелетнюю историю собака унаследовала от многих поколений своих предков необычайную силу преданности, привязанности к своему другу-человеку. Это у нее в крови. Она чувствует себя глубоко несчастной, осиротевшей, оставшись одна, хотя бы даже на недолгое время. Известно немало случаев, когда собаки подыхали от тоски по любимому хозяину.

Нечто подобное испытывал в этот момент мой Джери. Он не хотел, нет, не мог мириться, что остался без хозяина, что хозяин его куда-то ушел, а его оставил на произвол судьбы!

Тщательно обнюхав все углы, пес поскреб лапой каждое, показавшееся ему более или менее податливым, место, расшвырял во все стороны сено и даже вырыл в земляном полу глубокую яму. Но все было прочно и надежно, фундамент здания врыт глубоко в землю, дерево крепко, брусья массивны и скреплены железными скобами.

Оставалась только дверь, но и она была затянута толстой проволочной сеткой. Джери даже привстал на задние лапы, желая вынюхать как можно больше и выше.

Нажав плечом на дверь, он заметил, что она немного хлябает в притворе. Тогда он бросился на нее грудью. Дверь затрещала, но устояла.

Дог бился с полчаса, стараясь ее проломить. Дверь скрипела, дрожала от ударов, сетка выгибалась и звенела, но выломать ее ему так и не удалось.

Тогда дог переменил тактику. Уцепившись клыками за железную планку в притворе, он изо всех сил рванул ее и выдрал вместе с гвоздями. Обнажился брус. Джери принялся ожесточенно грызть его. Устав грызть, стал скрести лапами, отдирая тупыми крючковатыми когтями стружку и щепки.

День давно погас, в карантине стало темно. Рэкс дремал или делал вид, что дремлет, а неугомонный Джери все еще продолжал упорно сражаться с дверью.

Наконец, устал и он, а дверь все не поддавалась. Уткнувшись носом в исцарапанный угол, пес долго раздумывал, что бы ему еще такое предпринять. Встал, обнюхал свою темницу вновь со всех сторон, постоял в раздумьи некоторое время и вдруг, приняв какое-то решение, молча ринулся на ненавистную дверь. Впившись клыками в сетку, он мотался из стороны в сторону, стараясь тяжестью своего четырехпудового тела (теперь он весил даже больше четырех пудов) порвать проволоку. Раздался треск...

Утром, захватив ведерко с кормом, мы пошли проведать наших животных. Звонкий лай овчарки и басистое рыканье дога приветствовали наше появление, едва мы загремели ключами у входной двери. Рэкс нетерпеливо прыгал в своей клетке и громким лаем и визгом старался привлечь внимание своего хозяина. Джери же...

Дверь его клетки была невероятно изуродована, изорванная смятая сетка скомкана в бесформенный металлический клубок, и в проломе торжественно, как картина в раме, стоял Джери; голова и передние лапы были в коридоре, а хвост и зад в клетке. Умильно помахивая хвостом, словно надеясь, что его похвалят за такое самоуправство, он так тянулся вперед, что цепь и ошейник врезались глубоко в шею.

Я вывел дога из клетки и только тогда заметил кровавую рану на его задней ноге. Очевидно, собака поранилась о проволоку, продираясь через пролом. Сгоряча пес не обращал на нее внимания и вьюном носился около меня, но когда порыв стих, принялся осторожно зализывать ее, чуть касаясь мягким языком и каждый раз, вздрагивая.

Это было очень неприятно. «Как Джери в таком виде покажется на выставке?» — думал я. Сергей Александрович разделял мои опасения.

Оставлять собаку в карантине больше было нельзя. Джери уже достаточно доказал, что, привыкнув повсюду следовать за мной, он не хочет отставать от меня и здесь. Рану промыли, перевязали, и Джери целый день следовал за мной по пятам. Он сделался раздражительным и недоверчивым, перестал подпускать ко мне незнакомых людей, да и на знакомых косился.

Вечером ему отвели новое помещение. Рядом с питомником, прямо под открытым небом, стояло на низменной луговине какое-то дощатое сооружение наподобие громадного ящика с дверью, но без крышки, сделанное из прочного кровельного теса. Этот «особняк» как нельзя лучше подходил для неугомонного Джери. Натаскав сена и покрыв сверху один угол «особняка» листом фанеры на случай дождя, собаку водворили в ее новое жилище. Дверь я прикрутил цепью столь основательно, что открыть ее или сломать запор дог никак не мог.

Стемнело. Перед сном мы решили еще раз взглянуть на Джери. Как-то он чувствует себя там? Пришли и глазам не поверили: пес уже успел прогрызть в дощатой стенке здоровенную дыру и, просунув в нее голову и одну лапу, силился протолкнуть и все тело.

Я не знал, ругать ли своего упрямого, вольнолюбивого пса, или, наоборот, восхищаться его упорством и настойчивостью.

— Лев, а не собака! — восторженно повторял Сергей Александрович, больше всего ценивший в собаках силу и привязанность. — Как хотите, а меня такое упорство трогает!

Что делать? Разыскали толстые дюймовые доски, гвозди и заколотили все щели «особняка», укрепив каждое «подозрительное:» место. Получилась целая крепость. Теперь-то пес уж бессилен что-либо предпринять! — решили мы и отправились спать.

Рано утром — только что протрубили зорю — я сквозь сов услышал голос дежурного:

— Товарищи, чей дог бегает по лагерю?

Екнуло сердце. Сна как не бывало. Я поспешно выскочил из палатки. Вдали, на шоссе, в предрассветном синеватом тумане маячил силуэт дога. Я свистнул... Саженными скачками пес ринулся на знакомый звук... Джери!

На шее собаки — ни ошейника, ни парфорса! Наскоро одевшись, мы поспешили к месту его ночевки. Не терпелось узнать, как же все-таки пес ухитрился выбраться из заточения.

«Особняк» оказался целехонек. Никаких следов повреждения. Только дверь немного расшатана и на косяке виднелись следы клыков, однако пролезть через образовавшуюся щель дог никак не мог. На полу валялся парфорс с разогнутыми звеньями (Джери содрал его с шеи, зацепив когтями), клочки ошейника. Видимо, в припадке злости Джери уничтожил и то, и другое.

Как ушел пес, так и осталось для нас загадкой. Оставалось только предположить, что он сгоряча перемахнул через двухметровую стенку, хотя обычно при своем весе с трудом брал лишь полутораметровый барьер.

В общем — задал он мне тогда хлопот! И все же, признаюсь, я был доволен: я убедился в его преданности, а это было приятно мне. Смущало и беспокоило меня лишь одно — рана, которую он заполучил в результате всех своих похождений. Ведь судья наказывал: привезите собаку в хорошем виде!..