Позднее он так привык к виду поезда, что, едва попав на перрон, немедленно тянул меня в первый попавшийся вагон, сам без понуждения вскакивал на подножку, с подножки в тамбур, — я с трудом поспевал за ним. В этом случае он, конечно, был на поводке, но — вопреки железнодорожным правилам — без намордника. Я не приучил его во-время к наморднику, а приучить взрослым уже оказалось невозможным; впрочем, Джери ни разу не заставил меня пожалеть об этом. Иногда, правда, это вызывало возражения со стороны проводницы, она грозилась не пустить в вагон, но обычно не успевала исполнить свою угрозу: Джери без рассуждений пролетал вперед, все шарахались в стороны, и мы оказывались в купе. А дальше уже не случалось осложнений, ибо Джери во всех отношениях вел себя безупречно, вызывая общее восхищение. Несколько труднее привыкал он к автомобилю (вероятно, из-за газов, выделяющихся из мотора и раздражающих острое обоняние собаки) но, в конце концов, освоился и с ним.

Ни разу Джери не оскандалился, не подвел меня.

Но случалось и нам с ним попадать в такие переделки, из которых мы с трудом уносили ноги.

Однажды мы с Джери на полном ходу вылетели из грузовика и лишь чудом не переломали костей. В другой раз нас обоих чуть не подняли на рога коровы.

Знает ли читатель, что такое корова, когда она собирается вступить в единоборство с волком? О, это совсем не та мирная и ленивая в движениях буренушка, какой мы привыкли видеть ее! Это страшный зверь, одинаково опасный и для волка и для человека. И известно ли вам, что крупную собаку очень часто коровы принимают за волка? Вы этого не знали? И я не знал. И едва жестоко не поплатился за свое незнание.

Мы с Джери ходили на «разрезы», километрах в пяти от города. Когда-то на этих «разрезах» старатели мыли золото; потом выработки заполнились водой, образовались озера, с живописными заливчиками, с очаровательными тенистыми уголками, с тихими вербами, низко склонившимися над изумрудной зеленью воды, с карасями, снующими в глубине. На «разрезах» можно было хорошо отдохнуть, помечтать, половить рыбку; Джери купался, гонялся за аппортом.

Весело в лесу с собакой! Вы неторопливо идете по узкой дорожке, среди одуряющего аромата цветов, а Джери кружится вокруг вас. То забежит вперед, то отстанет, что-то вынюхивая в густой траве, то припустит за улетающей птичкой. Приятно смотреть на собаку! Она так рада, так остро ощущает это приволье; ее уши слышат то, чего не слышим мы с вами, нос обоняет такие ароматы, о которых вы даже не догадываетесь.

Джери на природе делается сам не свой. Он слушает в четверть уха, следит за вами в четверть глаза; все его внимание, все органы чувств поглощены блаженным ощущением свободы, все существо от черной мочки носа до кончика хвоста растворилось в этом благоуханном мире. Его интересует каждая былинка; увидел букашку — замер над ней; вспорхнула бабочка — бросился догонять ее... Впереди, меж кустов и деревьев, блеснуло зеркало озера. Ох, вода! И он мчится к воде; вы еще только подумали о купанье, а он уже вылезает мокрый на берег, гладкий и лоснящийся, как морской лев, и, сильно встряхиваясь, окатывает вас холодным душем...

Гадюка переползет дорогу, скорей кричишь догу: «Ко мне!», а сам запустишь в змею камнем. Бывают и другие приключения. На «Чертовом городище» Джерку так закусали оводы, что пришлось забросать его в яме березовыми ветками, и только тогда он нашел некоторое успокоение. Но — как же без этого? На то и лес!

Однако, вернемся к коровам. Мы были на обратном пути с «разрезов», когда впереди мелькнули пестрые медленно передвигающиеся пятна. Большое стадо коров рассыпалось по лесу и неторопливо двигалось в ту же сторону, что и мы.

Мне и в голову не могло придти, что из этого может получиться что-либо неприятное. Мы вышли на опушку, ближние коровы были метрах в двадцати от нас, когда вдруг Джери начал проявлять признаки беспокойства. Он как-то тревожно закружился около меня, раздалось громкое фырканье, я оглянулся, — коровы, пригнув к земле головы и выставив вперед рога, наступали на собаку.

Я закричал и замахал на коров руками — никакого впечатления. Они шли грозной стеной. Как-то особенно отчетливо я увидел самую близкую из них — большую черную красавицу, с длинными острыми рогами и сверкающими белками глаз. Я подозвал собаку к себе и взял Джери за ошейник, но получилось еще хуже. Теперь уже не Джери, а оба мы оказались в центре атаки.

Только тут я понял, что дело плохо, надо спасаться. Отпустив Джери, я скомандовал: «Беги! Беги!» Он, казалось, понял меня и огромными прыжками устремился вперед. Коровы тотчас оставили меня и погнались за ним.

Сознаюсь, я испугался не на шутку. Если бы Джери не отбежал от меня, они забодали бы нас обоих. К счастью, опасность уже миновала.

Состязаться в беге с ним они не могли, и скоро отстали. А он, как только преследование прекратилось, вынырнул откуда-то из-за кустов, и мы поспешили прочь от опасного соседства.

Мы уже ушли на километр, а я все еще ощущал удары своего сердца. И Джери уже не так беззаботно кружился на местности. Отбежав недалеко, он сейчас же возвращался и, взглядывая на меня, как бы хотел сказать: «Вот какая история... Ну и влопались мы с тобой! Хорошо еще, что так легко отделались!..»

Это приключение с коровами надолго запомнилось мне.

И запомнился поход на гору Хрустальную, которым я устроил генеральную проверку выносливости Джери.

Гора Хрустальная расположена километрах в семнадцати-восемнадцати от нашего города; туда и обратно — тридцать пять. Это — для нас с вами. А для Джери — в три раза больше, потому что собака на прогулке испетляет всю местность.

Вот и отправились мы с Джери в поход, выбрав для этого денек потеплее. В пути нас спрыснуло дождичком, — погода уральская переменчива! — потом высушило и пригрело. Вперед дошли без остановки. На горе, сложенной из чистого кварца и конусом возвышавшейся над лесом, нас снова застигнул крупный дождь. Холодный душ не нравился Джери. Пес тряс головой, сел под деревом и ежесекундно дергал ушами, с уморительным выражением, которое говорило: «Ничего не понимаю: да что он ко мне привязался?!..»

С горы открывалась широкая панорама окрестностей — леса, горы, далекие пруды и озера. Чуть маячили вдали городские постройки. Над ними всплывали дымы заводов.

Отдохнув на горе и обсохнув под солнцем, которое опять не замедлило появиться, как только туча переместилась на небосводе, мы двинулись в обратный путь.

Я заметил, что Джери уже не так резв, как был утром. Он, как видно, начал уставать, и зеленая трава, кусты за обочиной тракта перестали привлекать его. Он шел рядом со мной и не стремился отбежать в сторону.

Устал и я. Но я тратил силы экономно, предвидя тяжелый обратный путь. Джери же явно «перерасходовался» еще на «переднем» пути.

Вскоре из положения «рядом» он переместился за мою спину, и не шел, а тащился, буквально наступая мне на пятки. Силы падали с каждым часом. Несколько раз он останавливался; пришлось останавливаться и мне. Сказать правду, я тоже плелся из последних сил.

Прошли еще километра три-четыре. И тут мой Джери забастовал. Он лег и отказывался подниматься. Сколько я ни понуждал его продолжать путь, ничего не получалось. Тогда, оставив его лежать на дороге, я двинулся один. Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Джери продолжал лежать и смотрел мне вслед умоляющими глазами. Я пошел дальше. Только когда я отдалился от него метров на триста, он медленно поднялся и побрел за мной. Пришлось остановиться и подождать его. Не дойдя до меня несколько метров, он шевельнул виновато хвостом и лег.

Вот беда! До города оставалось еще километров пять, а Джери, казалось, не мог сделать и шага. И как нарочно ни одной попутной машины. Эти пять километров мы шли до позднего вечера. Но ничего, ничего! Для огорчений не было оснований. В общем Джери показал не плохую выносливость. Во всяком случае, для его возраста это было серьезное испытание, и не всякая городская собака смогла бы пробежать такое же расстояние, какое он вымерял в этот день своими длинными ногами. В таких походах он набирался сил и здоровья, а они в будущем очень пригодились ему. В походах крепла и наша дружба.