Терапевт не налагает ограничений на способы словесного выражения ребенком своих чувств. Что же касается их непосредственного выражения в действии, то здесь терапевты должны принимать определенные ограничения. Ребенку, например, не позволяется изливать свой гнев посредством битья окон или же устраивая погром в комнате для игр. Для этого в распоряжении ребенка имеются определенные средства канализирования своих эмоций. Ребенок может хлопнуться на пол, нанести удар комом глины, кричать, швырять небьющиеся игрушки и тому подобное. Наиболее существенное из того, чему ребенок обучается в терапии, состоит в том, что у него нет необходимости отказываться от своих чувств, ибо для них существуют приемлемые отдушины. В этом смысле психотерапия может быть своеобразным опытом социализации ребенка. Различия между ограничениями в комнате для игр и вне ее двояки. Во-первых, ограничения в комнате для игр намного менее жестки. Во-вторых, здесь ребенку можно нарушать все тамошние ограничения, и он не отказывается от этой возможности. Если и существует какой-либо "перенос обучения" из терапии в последующие жизненные ситуации, то эти ситуации должны иметь между собой некоторое сходство. Ограничения, по-видимому, служат осознанию этого сходства.

Среди недозволенных желаний — деструктивные побуждения, направленные на терапевта. Словесно ребенок может выразить терапевту любые свои чувства, и эти чувства воспринимаются и анализируются подобно любым другим. Ребенку, однако, не позволено физическое насилие над терапевтом. Наиболее очевидная причина этого ограничения состоит в том, что оно дает возможность оградить терапевтов, среди которых немало довольно хрупких созданий, от физических травм. Но столь же важно это ограничение и для ребенка. Чтобы понять причины этого, примем во внимание то обстоятельство, что позитивное восприятие терапевтом ребенка является средством, с помощью которого ребенок может прийти к приятию самого себя. Однако с каким чувством терапевт может воспринимать ребенка, бьющего его по голове деревянным молотком?! Во-вторых, ребенок, причинивший терапевту боль, может испытать чувство тревоги и ощутить вину перед единственным человеком, который способен ему помочь. Страх наказания и особенно утрата этой единственной в своем роде возможности быть самим собой, могут разрушить терапевтический эффект. Статья Бикслера (14) указывает на полезность запрета причинять терапевту любую физическую боль. Такой запрет гарантирует как ребенку, так и терапевту ббльшую безопасность. Если же ограничение выражено в форме: "Ты можешь меня ударить, но не очень сильно", то оно способно вызвать у ребенка непреодолимое желание проверить запрет и посмотреть, что значит "причинить боль". Если же терапевт допускает, что ребенок может нанести ему увечья, то он вряд ли будет спокойно воспринимать ребенка. Однако ребенку можно позволить уничтожать изображение терапевта (фотографию, рисунок, вылепленную фигурку). Если терапевт допускает, что у ребенка может возникнуть чувство гнева, то охарактеризованный выше акт символической деструкции может стать терапевтически полезным; при этом не обязательно появляется глубокое чувство вины. Ниже приведен случай контакта с десятилетним мальчиком, который был направлен на терапию из-за плохой успеваемости в школе и намеренной провокации конфликтов в классе. Беседа воспроизводится по записям терапевта.

(Дверь отворяется, и Боб буквально влетает в комнату.)

Боб (издавая звуки наподобие пулеметной очереди): Тра-та-та-та-та! Я прокурор округа! (Свирепое выражение лица.)

Терапевт: У тебя очень крутой характер?

Боб: Будьте уверенны! Я разделаюсь с вами!

Терапевт: Ты настолько крутой, что можешь застрелить меня?

Боб: Да! И вас! И вас! И вас! И вас! (Он стреляет из своего воображаемого револьвера по различным мишеням.) Терапевт. Каждый получает пулю.

Боб: Я же говорил! Тра-та-та-та-та! Теперь все мертвы. Терапевт. Ты попал в каждого?

Боб: Да. (Он берет со стола немного глины, скатывает ее в шар и подбрасывает его несколько раз в воздух. Занимаясь этим, он одновременно разговаривает с терапевтом.) Вы знаете, что я был менялой?

Терапевт: Менялой? (Не понимая.)

Боб: Да, мой отец говорит, что я меняла. Он тоже. Ему нравятся спагетти, он ест их каждый день. Мне они нравятся тоже.

Терапевт: Вы оба любите спагетти, и вы оба менялы?

Боб: Да. Держу пари, что я могу попасть глиняным шариком в потолок.

Терапевт: Я тоже держу пари, что ты можешь попасть, и это будет весело, но, Боб, ты же видишь, что на потолке нет глины.

Боб: А почему нет?

Терапевт: Слишком трудно убирать ее оттуда.

Боб: (Он несколько раз подбрасывает шарик из глины. Когда шарик не долетает до потолка на один-два дюйма, он поглядывает на терапевта.)

Терапевт Ты хочешь понять, как я к этому отношусь?

Боб: Хочу! (Он опять подбрасывает глиняный шарик, все ближе и ближе к потолку.)

Терапевт: Боб, я знаю, тебе хочется швырнуть глину в потолок. Но этого мы здесь делать не можем. Если хочешь, можешь бросать ее в мишень или на пол.

Боб: (Он ничего не говорит, а идет к столу и начинает бить глиняным шариком по поверхности стола.)

Терапевт: (Подходит и садится напротив него, но ничего не говорит.)

Боб: Не смотрите пока на то, что я делаю. Терапевт. Ты думаешь, это удивит меня? Боб: Сейчас увидите. Терапевт. Скоро?

Боб: (Он делает глиняную фигурку.) Это человек. Терапевт. Человек?

Боб: (С большим ликованием надевает на фигурку юбку, посматривая лукаво на терапевта-женщину.) Отгадайте, кто это теперь.

Терапевт: Не знаю, Боб. Что ты хочешь сказать мне?

Боб: Моя дорогая учительница, как поживаете? (Он ударяет глиняную фигурку кулаком.)

Терапевт: Ты учительницу ударил?

Боб: Ха-ха. Нет, это я ударил вас. Терапевт. А, я поняла.

Боб: (Он ударяет глиняную фигурку еще раз.) Ну вот!

Терапевт: Я получила второй удар.

Боб: Я говорю, что это вы! А вот еще удар! (Вновь ударяет глиняную фигурку.)

Терапевт: Ты опять меня бьешь.

Боб: И это еще не все. Получай! Получай! Получай! (Он ударяет все сильнее и сильнее, почти полностью расплющив фигурку.)

Терапевт: Ты меня ужасно избил.

Боб: Конечно! Получай еще удар! Я разобью ее вдребезги! (Ударяет.) Вдребезги! (Ударяет еще несколько раз.)

Терапевт: Ты очень рассержен на меня, и я совершенно разбита.

Боб: Голову долой!

Терапевт: Итак, у меня теперь нет головы.

Боб: Вот посмотрите на ваши руки! Терапевт. У меня теперь и рук нет.

Боб: Посмотрите на ваши ноги! Терапевт. У меня больше нет ног.

Боб: Получайте! (Он бросает остатки глиняной фигурки в миску.) »

Терапевт: Меня теперь вообще нет?

Боб: Вы умерли о Я уничтожил вас. Терапевт. Я уничтожена.

Боб: С вами покончено полностью. Терапевт. Я исчезла?

Боб: Конечно. (Вдруг он улыбается.) Теперь я предлагаю вам поиграть со мной.

Терапевт: Теперь ты хочешь со мной поиграть? Ладно.

(Остальное время проходит в спокойной игре с шариком глины.)

Это было первое занятие, на котором Боб откровенно направил свою агрессию против терапевта. Враждебность, по-видимому, возникла как реакция на пресечение его желания бросать глину в потолок. Поскольку Боб не выразил словами эту связь, терапевт тоже о ней не упомянул. По-видимому, нет необходимости констатировать эту связь (в последующих контактах установка Боба в ходе терапии была иной). Он проявил новый интерес к поиску компромисса между своими желаниями и желаниями терапевта. Например, одним из его развлечений оставалась игра с терапевтом "поймай шар", особенно, когда они пытались подбрасывать в воздух одновременно три шарика глины. Его безграничная энергия изматывала терапевта. В предшествующих контактах она случайно сказала, спустя какое-то время, что очень устала и не может продолжать игру. Боб рассердился и ныл все оставшееся время: "Ну вот, разве вы еще не отдохнули?" Однако, после этого занятия, в промежутках между игрой в шарики, он время от времени спрашивал: "Вы не слишком устали? Не слишком я быстро бросаю? Если вы хотите отдохнуть, то я не против". Впоследствии он прекратил мошенничать в учебной стрельбе, хотя прежде, вне всякого сомнения, всегда это делал. Символическое убийство терапевта, таким образом, было полезным, по-видимому, частично из-за того, что жертва без гнева восприняла свою судьбу и своего палача.