Кирилл проснулся вскоре после отъезда Стеши. Не открывая глаз, он протянул руку, намереваясь обнять Стешу, как это он делал всегда. Но, пошарив рукой по дивану, удивленно открыл глаза.

«Ушла к себе», – решил он и поднялся.

Записка от Стеши лежала на стуле.

«Да. Конечно. Я бы на ее месте поступил так же. – Кирилл облегченно вздохнул, когда первый раз прочитал записку, затем подошел к окну и громко раскрыл его. – Ну, вот, я опять холостой. Хорошо». Но когда во второй раз прочитал записку и задержался на фразе: «Зачем ты это сделал?» – ему вдруг стало стыдно, как будто его уличили в самом пакостном, а прочитав дальше: «…и не думай приезжать ко мне», понял, что Стеша никогда не вернется, и тот семейный уют, та семейная радость, какие у него были, теперь навсегда нарушены, разбиты, развеяны. И еще он понял, что Стеша ушла от него не потому, что он «находился в связи с Феней», а потому, что он накануне нанес Стеше, вот тут, на диване, такое оскорбление, которое она не могла простить и которое вызвало в ней отвращение к нему.

И Кирилл затосковал:

«Значит, уехала на поезде… даже машины не попросила». Он быстро оделся и помчался на вокзал.

Но утренние поезда ушли, и на вокзале было пусто. Только две уборщицы подметали пол, посыпая его сырыми опилками. Вернувшись домой, Кирилл увидел и в квартире такую же пустоту, как на вокзале.

– Зачем ты это сделала? – проговорил он.

Кровать Стеши была прибрана, но одеяло с нее увезено, увезен также и портрет Стеши. Портрет же Кирилла висел на стене, и на нем рукой Стеши было написано: «Какой все-таки ты еще мужик, Кирилл».

– А ты баба, – обозленно сказал он так, как будто Стеша стояла тут же, и спохватился. «А может быть, и так… может быть, мужик сидит во мне. Что ж, добивай! – мысленно обратился он к Стеше, и ему стало смешно: – Пристукнул, а теперь «добивай». – И, разорвав портрет в клочья, он швырнул их в корзину. – Кирилл Ждаркин еще ни перед кем на коленях не ползал, – сказал он. – Посмотрим! – Но тоска снова согнула его. – Ах, зачем ты все это сделала? Зачем? – Он вышел из спальни и, не находя себе места, долго кружил по кабинету. – А где Аннушка? Неужели она и ее сорвала с учебы?»

Аннушка лежала в постели, испуганно прикрываясь одеялом.

Кирилл присел на кровать:

– Тебе ничего не надо, Аннушка?

– Нет, – резко ответила она. – Ты вот за мамой плохо ухаживал, и мама уехала к своей маме. И я уеду. Вот кончу школу и уеду.

– Значит, и ты меня не любишь?

– Нет, люблю. И мама любит. А ты нас не любишь: ты себя любишь.

Кирилл счел, что всему этому Аннушку научила Стеша, и ему стало досадно на нее за то, что она и Аннушку втянула в их «скандалы», но Аннушка говорила своим языком, вовсе не намекая на те факты, которые знала Стеша.

«Да-да-да, – думал он, слушая Аннушку. – Она уже не ребенок. И она, конечно, многое понимает. Это я смотрю на нее, как на ребенка».

– В тебе мелкая буржуазность сидит, – по-детски, но серьезно, обычным тоном хозяюшки пилила его Аннушка.

– Нет, Аннушка, не то… совсем не то. Что-то другое. Я и сам еще не знаю – что. И мне порой кажется, что ни я, ни мама не виноваты в том, что стряслось.

– Бог? – засмеялась Аннушка. – Боженька? Бабушка вон все про бога.

– Хуже, – сказал Кирилл.

– А я вот когда женюсь… – Аннушка покраснела, – я договор напишу: не обижать, а обидел – катись колбасой.

– Легко и просто. – И, видя, как Аннушка обиженно моргнула, Кирилл поправился: – Нет, нет. Конечно, верно. Конечно, так надо, – и вышел из комнаты, чувствуя в себе полную опустошенность.

Он надел белый костюм, купленный еще в Риме, белые туфли, посмотрел на себя в зеркало и криво улыбнулся.

«Все это маска, – думал он. – Но маска нужна, ибо сегодня у меня собираются дворники».

Кирилл недавно принялся за благоустройство города. Инженеры, заведующий коммунальным хозяйством разработали план, смету, потребовали огромную сумму денег на зеленые насаждения, на расчистку дорожек в парке, на уборку мусора. Кирилл посмотрел планы, сметы, затем резким движением руки, подражая Сивашеву, отодвинул все от себя, сказал:

– Блуд какой-то, а не план. Денег требуете? А где у вас народ? Что ж вы думаете, народ не хочет красиво жить? Перепишите всех дворников и, как только я вернусь с сессии, соберите их у меня.

И вот сегодня должны собраться дворники.

Они уже все сидели в обширном зале горкома партии – нечесаные, лохматые, небритые, чумазые. И когда Кирилл вошел к ним в белом костюме, кое-кто из них хихикнул.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал Кирилл. – Вот вы, дворники, стало быть, вроде санитары, а сами на что похожи? Сколько раз в неделю бреетесь?

– Как придется, – ответил кто-то.

– Так вот. Мы вам выдадим чековые книжечки, и через день каждый из вас должен бриться в нашей парикмахерской. И еще – мыться в бане. И еще – сапоги вам надо. Фартуки. И бляхи. Обязательно бляхи! Какой же ты есть дворник, начальник, а без бляхи. Но за это…

Дальше Кириллу не надо было говорить.

Дворники мобилизовали женщин-домохозяек, и вскоре город принял другой вид: под окнами домов зазеленели деревца, улицы расчищены, канавы срыты.

– Вот как, – смеялся Кирилл над инженерами. – Силу народа надо всколыхнуть – и красиво жить будем.

В работе Кирилл забывался: он дни и ночи проводил в горкоме партии или на заводе, забирался в горы – к земляным жителям, объезжал торфяные участки, лазил на домны, посещал квартиры рабочих, спускался в разведочные шахты. Он в работе как бы намеренно изнурял себя.

С Богдановым в эти дни творилось тоже что-то неладное. Лицо у него опухло, сам он как-то весь отяжелел. Он почти не выходил из своего кабинета, работал, торопился, словно предчувствовал конец. И однажды, придя к Кириллу, сказал:

– Не сплю. Вовсе…

– Да ну-у? – Кирилл хотел было перевести все на шутку, но, увидев измученное, опухшее лицо Богданова, серьезно спросил: – Это как же? Так вот, лежишь, а глаза открытые?

– Лежу, а глаза открытые.

– И не спишь?

– И не сплю.

– Не понимаю. А я как только голову на подушку – так сплю как камень.

– Ты другое. Порода другая. Так вот, я хочу в отпуск. К черту на рога хоть, что ль, поехать. С центром я все согласовал. Ты оставайся вместо меня. Веди дело… а я поеду куда глаза глядят.

– То сшибло тебя? То?

– А-а-а? Нет. То не сшибло бы, если бы был помоложе. Нет. Устал.

И Богданов отправился «куда глаза глядят», а Кирилл еще больше закружился в работе. Утвердив предварительный план нового вагоностроительного завода, постройку которого решил начать с осени, он отправился в горы. Отправился один, без Фени. С ней он тоже стал сух, да и она как-то сторонилась его. Очевидно, и на нее отъезд Стеши подействовал удручающе. Лишь однажды, протягивая ему папку с бумагами, она спросила:

– Зачем уехала?

Кирилл понял, о ком она спрашивает, и посмотрел ей в глаза. Они были все такие же зовущие, требовательные, но в них дрожал испуг.

– Уехала. Что будешь делать?

– Не подходява? – пошутила Феня и зло добавила: – Но ведь я с тобой. Разве тебе этого мало?

Кирилл посмотрел на нее. Да, она красива, особенно красива сегодня в своем полумужского покроя костюме, остриженная под мальчика.

– У меня в душе пустота, Феня. Все будто вымолочено, осталась труха и мякина, – глухо произнес он.

– А заводы?

– Что заводы? Заводы само собой.

– Э-э-э, рюха-а! – И Феня отвернулась, скрывая от него свою боль. – Я бы на твоем месте взяла бы отпуск и уехала бы куда-нибудь..

– А разве ты не на моем месте? Брось, Феня, я же все вижу. Ты только… как бы тебе сказать… пусть не будет у тебя ненависти ко мне.

– Я думала, ты другой, а ты только о себе. Ну, хорошо. Вот тут бумаги. Посмотри их… и, если я нужна буду, – позови. Позови меня… я приду, Кирилл. Приду, – подчеркнула она и вышла.

Кириллу было ее жаль, но он все-таки не позвонил, не позвал ее: он чувствовал только одно – свою вину перед ней, но и это чувство было холодно.