— И я тоже. Он настоящий руководитель. Принципиальный.

— Угу, толковый.

— И товарищ Степан тоже.

— Да, и он. И вообще, может быть, он даже русский.

— Конечно, русский, какой же еще!

— Настоящие партийцы! — торопился воздать хвалу баптист.

— Ленинцы! — не уступал агитатор.

"Куксов — провокатор, — догадался Мирон Мироныч, — точно провокатор, собака".

"Черт! — сожалел про себя Владимир Карпович. — И как это он меня на такое подбил? Завтра наверняка настучит".

— Товарищ Мамай хоть и молодой, но толковый, — бубнил Коняка. — Я по нему сразу понял. Видно, что он из центра.

— Ну и что, что молодой? Ленин тоже еще с молодости начал… начал, в общем.

— Выпьем! За здоровье товарища Мамая!

— И товарища Степана.

…Когда новости закончились и стали передавать прогноз погоды, Коняка уже называл соратника Семен Семенычем.

— Я к вам по одному вопросу, — промямлил Куксов, в третий раз пытаясь развить главную тему, по партийной линии.

Мирон Мироныч силился придать своей физиономии сосредоточенное выражение и разглядывал собеседника, как ему самому казалось, полными смысла глазами.

Впрочем, прием этот ему удавалось выполнять лишь наполовину, ибо один полный смысла глаз настойчиво косил в тусклую люстру.

— Н-ну, — промычал баптист.

— Насчет вашего партийного поручения.

— Согласен с вами совершенно! — запальчиво сказал Коняка.

— Вы меня не поняли, — втолковывал Владимир Карпович, предусмотрительно изъяв у соратника недопитый стакан. — Я пришел решить вопрос принципиально. Согласны вы передать мне свои обязанности или нет? Я имею в виду участие в отборочной комиссии. Может, у вас в связи с этим, с участием то есть, возникают какие-либо затруднения? Так я готов их переложить на свои плечи. Как вы на это смотрите?

Мирон Мироныч смотрел на это по-прежнему одним глазом, неподвижность которого наводила на мысль, что в данный момент баптисту наплевать на любые затруднения.

Тем не менее он собрался с силами и спросил:

— Что ты, Семен Семеныч, предлагаешь конкр-р-ретно?

— Я? Ну-у… Ну вот, к примеру, я могу вам уступить какое-нибудь из своих заданий. Или даже два. В общем, так сказать.

— Ага, ты мне — два, а… я тебе — одно? Это можно, Семен Семеныч, можно.

— Так, значит, договорились?

— Да. А о чем?

— Фу-ты! Я ж вам говорю, я вместо вас готов трудиться в отборочной комиссии конкурса. Из товарищеского, так сказать, сочувствия к вам. Я ведь понимаю, что у вас в связи с этим щепетильным поручением могут возникнуть антипатии с вашей супругой, — пояснял Куксов, налегая на собеседника плечом. — А зачем они вам надо? Вот я и берусь вас от них избавить, от антипатий. Рассудите сами, зачем вам эти трения?

— Незачем, — понурившись, согласился Коняка.

— Значит, вы согласны?

— Да.

— Ну вот и хорошо. Теперь вам нечего опасаться, я за вас потружусь. А вы уж потом за меня как-нибудь.

— Хороший ты человек, Семен Семеныч, — растрогался баптист и одарил спасителя слюнявым поцелуем. Отобрав у Куксова стакан, он допил остатки самогона и, с трудом сдерживая слезы, вновь полез лобызаться.

— Ну… ну что вы! Это совсем лишнее… — бормотал гость, пытаясь увернуться от благодарных мокрых губ, — это совсем ни к чему…

— Спасибо тебе, Семен Семеныч.

— Пожалyйста, вот только… перестаньте целоваться…

— Ты, Семен Семеныч, — человек! А вот Цап… если бы ты знал… Знаешь ли ты, Семен Семеныч, что этот… Семен Семеныч Цап свиню купил?

— Нет, не знаю, но я уже пойду.

— А ты знаешь, как он свою свиню обзывает?

— Да бог с ней, Мирон Мироныч, пустите вы меня!

— Вот ты хороший человек, Семен Семеныч, а тот гад свиню назвал в точности как тебя.

— Как меня?

— Да. Ее он тоже, как и тебя, Семен Семенычем назвал… Нет, не так, а… Тебя как зовут, Семен Семеныч?

— Куксов меня зовут, Владимир Карпович, — раздраженно отвечал гость, высвобождаясь из объятий пропагандиста.

— Во! И свиню Куксом прозвал! Свиню! Ты представляешь?

— Представляю. Действительно нехорошо. Но мне все же пора.

Опасаясь потревожить Васю, Куксов на цыпочках, направился к выходу. Гостеприимный хозяин увязался его провожать.

— Хочешь послушать тезку своего? — приставал баптист, увлекая соратника к соседскому забору. Если б ты видел, какой это мерз-з-зкий зверь! Хуже тебя. Вот слушай.

И, прильнув к забору, Мирон Мироныч заорал в сторону фермерского огорода:

— Кукс! Кукс! Кукс! Эй, зараза! Кукс!

В ответ из сарая донеслось свирепое рычание.

— Во, видал? — обернулся баптист. — Не любит, когда его так называют. Ну и правильно делает, я б тоже обиделся. Может, выпьем, Семен Семеныч?

Куксов вежливо, но настойчиво отказался и попятился к калитке.

В небе висела луна. Стояла сырая февральская ночь.

Баптист дразнил кабанчика и весело гоготал, когда тот откликался.

Агитатор бодро шел домой, вполне удовлетворенный итогом встречи. Попав в комиссию, Владимир Карпович справедливо рассчитывал стать ее председателем. "А уж тогда, — мечтательно шептал он, — всякие там виды девушки… Опять же Изольду в конкурс пропихну. Может, женится какой дурак… Интересно, женат товарищ Мамай? Надо пригласить его домой… под каким-нибудь предлогом…"

Великодушие и щедрость Мирона Мироныча часто выходили за всякие пределы, особенно когда тот был пьян. Доброта его в такие минуты могла простираться до горизонтов и восходить аж до неба. Он мог отдать последнюю рубашку, снять с себя и подарить носки, также дать любое обещание, подкрепив его торжественнейшей клятвой. Изрядно набравшись, баптист, чувствовал, что как бы приближается к Богу, спина начинала зудеть, и оттуда нередко вырастали ангельские крылья. Крылья были небольшие, хилые и с трудом отрывали божьего человека от земли не больше чем на полметра. Мирон Мироныч парил и целовался, парил и целовался. Он готов был перецеловать все человечество и многих представителей животного мира и так усердно старался, что непременно бы это сделал, если бы нечистая не валила его каждый раз в какую-нибудь летнюю лужу. Зимой нечистая бережно укладывала Мирона Мироныча на коврик под дверью, откуда его забирала заботливая рука супруги.

Но трезвое утро всегда превращало Коняку из пьяного ангела в раздражительного помятого язвенника с опавшими крыльями и неправильной осанкой. Заглянув в его желтые глаза, сразу можно было понять, что у этого человека уйма врагов среди любых представителей фауны. Вчерашние клятвы забывались напрочь.

Обещания, данного Куксову, Мирон Мироныч тоже не выполнил. Весь следующий день Владимир Карпович преследовал его, будто цыпленок квочку, и невесело брюзжал:

— Еще вчера вы мне обещали. Вы мне гарантировали. Где ваши гарантии? Где?

Пропагандист отвечал очень коротко и тихо, но в его однообразных выражениях Владимир Карпович не мог уловить для себя ни одного утешительного слова.

После обеда явился председатель. Окинув баптиста затуманенным взором, он возложил руку на его плечо и наставительно сказал:

— Будьте бдительны. Особое внимание уделяйте идейной закалке и политической подкованности. Будут трудности — обращайтесь прямо ко мне.

В назначенный час Мирон Мироныч пришел к бывшему райкому комсомола, над входом в который теперь висела железная плита:

Корпорация "Агрегат" г. Козяки

Подступы к зданию и коридоры были заняты бойкими отрядами претенденток.

Робея и чихая от запахов мыла и пудры, баптист пробрался к двери с плакатом "Отборочная комиссия. Тихо" и неуверенно повернул ручку.

— А? Вы к нам? Спонсор? Из "Рестовраторa"? Заходите. Сейчас начнем работать. — На секунду оторвавшись от бумаг, члены комиссии вновь склонились над столом.

Членами комиссии были три молодых человека: первый — секретарь райкома, второй и третий — все бывшие. Казалось, что еще три минуты назад они вышли из парикмахерской; две минуты назад портной сдул с их серых костюмов первые пылинки; одну минуту назад они обрызгали друг друга одеколоном и сели в жесткие кресла, щелкая авторучками и подергивая гусарскими усиками. Слаженность их действий наводила на мысль, что все члены комиссии в течении девятимесячного срока развивались когда-то в одном и том же чреве.