— Кажется, зря я тебя спасал.

Заработанные пирожки старатели съели вместе. Деньги Потап оставил при себе.

С некоторых пор Афанасия Ольговича Цапа стали одолевать дурные предчувствия. Заподозрив, что в его организм вселилась некая скрытая болезнь, он нередко прерывал прием пищи и, замерев, прислушивался к функционированию своей пятидесятилетней пищеварительной системы. Но желудок, кажется, трудился вполне исправно и не расстраивался уже с июня. От язв, гастритов и прочих недоразумений бог миловал. Но что-то было не так. Продолжая изыскания, Цап оголялся перед зеркалом и принимался тщательно рассматривать свое небольшое упитанное тело на женских ногах. Он придирчиво изучал каждый прыщик, заглядывал в ноздри, рот и прочие отверстия, но всякий раз, оставаясь удовлетворенным, недоумевал о причинах внутреннего беспокойства.

— Странно, — бормотал Афанасий Ольгович и вставлял под мышку градусник, надеясь с его помощью прояснить ситуацию. Но ситуация не прояснялась, ибо столбик ртути доходил только до "36,6" градуса. Афанасий Ольгович очень злился и натирал головку термометра о ковер, поднимая ртуть до отметки "39". Выявив таким способом свой недуг, он облегченно вздыхал и ложился спать.

У Цапа было два недостатка. Первым была розовая, величиной с горошину родинка, восседавшая на кончике его круглого носа. Вторым, менее значительным, было невезение. Афанасий Ольгович был просто-таки патологически невезуч. Беды сваливались на его плешивую голову с незавидным постоянством. И если последнее обстоятельство касалось лично Цапа, так как не затрагивало интересов окружающих, то его глупую свисающую родинку были вынуждены созерцать многие ни в чем не повинные граждане.

Сам Афанасий Ольгович давно свыкся с темпераментом своей судьбы, терпеливо относился к ее козням и в качестве компенсации был одарен мышиной осторожностью. Он не играл в азартные игры, обходил стороной точки общепита, избегал случайных знакомств и вполне благополучно просидел в 13-м кабинете Козякинского райкома партии вплоть до его роспуска. Завершив карьеру в чине зам. зав. отдела, Афанасий Ольгович подался в вольные фермеры. Он держал свиней, не участвовал ни в каких путчах и вел вполне смирную бобылью жизнь.

Но нехорошие предчувствия, овладевшие душой беспартийного животновода, подсказывали, что от судьбы не уйдешь и пора готовиться к новым потрясениям.

Фермер впал в уныние.

…В дальнем углу спальни, за комодом, послышался шорох, и вскоре оттуда выполз лохматый косоглазый пес. Сдержанно рыча, он подкрался к краю кровати, с которой беспечно свисала нога Афанасия Ольговича, и, принюхавшись, старательно прикусил на ней большой палец…

Фермер взвизгнул и проснулся. На всякий случай спрятав ногу под одеяло, он зажег свет и долго сидел в кровати, очумело озираясь и находясь под впечатлением кошмара. "Не к добру это, — с тоской подумал Цап. — Может, деньги менять будут? Или, не дай бог, Коняка заявится? К чему собака снится? Косая притом… Точно, на Коняку похоже. Вот зараза! Вместе с черными предположениями, в голове животновода закрутилась мысль о том, что неплохо бы, помимо свиней, завести еще и теплую жену, которую можно было бы отправить за компотом в погреб. Ему вдруг стало жаль себя, свою серую жизнь, и, расстроганный, он твердо решил жениться. К следующей зиме.

Фантазия унесла Афанасия Ольговича из холостяцкой комнаты в уютную, обставленную глупыми, но приятными вещичками, пахнувшую дрожжами и сушеными грушами. От удовольствия он зажмурился… Внезапно в ароматное облако его грез ножом вонзился чей-то крик. Цап вскочил. Во дворе отчаянно визжала свинья Катька.

Когда в дверях сарая возник хозяин, Катька смолкла и, виновато хрюкая, спрятала рыло за корыто.

— Чего орешь, дура! — возопил Афанасий Ольгович и хватил ее лопатой. — Чтоб ты сдохла, гадина! Чтоб у тебя рожа в кор-рыто не влезала! А на тебе! А на!

Еще секунда и свинья должна была пожалеть и о приснившейся фермеру собаке, и об укушенном пальце, если бы в последний раз не спас свою подругу старый хряк. Неподвижность его туши поразила Цапа как раз в тот момент, когда орудие возмездия готово было вновь обрушиться на жирную спину истерички. Медленно, очень медленно Афанасий Ольгович опустил лопату, не сводя стекленеющего взгляда с кабана.

— Эй, — сдавленным шепотом позвал хозяин и пнул его ногой. — Эй, Борман.

Но Борман был безнадежно мертв.

Цап зашатался и схватился за стену, чувствуя, как силы покидают его.

Остаток ночи он провел в беспробудном бреду, сопровождаемом интенсивным хрюканьем и собачим лаем.

Утром Афанасий Ольгович поспешно убедил себя в том, что все случившееся — продолжение дурного сна, и побежал в сарай. Кабан лежал в той же позе. "Тьфу ты, сдох, свинья", — вынужден был согласиться фермер и злобно посмотрел на Катьку, виновную, по его мнению, во всех несчастьях.

Но все эти неприятности оказались лишь прелюдией к большим событиям. Вольный фермер понял это, когда получил по почте загадочный конверт. В конверте оказалась открытка с еще более загадочными голубями, несущими в клювиках цветочки, а в лапках обручальные кольца. Дрожащей рукой он развернул открытку и, почти теряя сознание, прочел:

Ув.т. Цап!

Приглашаем Вас на одновременный сеанс экстрасенсорики и медитации, который произойдет в эту пятницу в 18.00 в ДК" Литейщик". Ваше место № 13, ряд 1.

Подписи не было.

"Так я и знал! — обомлел Афанасий Ольгович, перечитывая таинственные письмена. — Что же теперь делать? Добралися… И до меня новые власти добралися… Выходит, допрашивать будут? Меди-та-ци-ю и экс…экстра-сен… черт знает что одновременно делать будут. А что я им сделал? Ничего я им не сделал. Я вообще ничего не делал. А может… опять конякинские штучки? Однако откуда у этого дурака такой жаргон? Нет, это демократы. О господи! Да, да, демократы".

Приготовившись к самому худшему, животновод занес в дом вилы, потом, опомнившись, их вынес и заперся на все замки. Решено было никому не открывать. Во всяком случае, пока не пройдут репрессии.

"Интересно, а Коняка получил повестку? — гадал Афанасий Ольгович, перебегая от одного окна к другому и заглядывая в соседский огород. — Как бы не забыли про него".

"Интересно, а Цапу тоже дали?" — раздумывал в это же время Коняка, угрюмо уставившись на глянцевых голубей.

Открытка была подписана все тем же почерком, но на этот раз приглашенного обещали исцелить от порчи. "Чего это они имеют в виду?" — насторожился Коняка. Намек насчет порчи был обидный.

Мирон Мироныч Коняка и Афанасий Ольгович Цап были соседями и старыми верными врагами.

Вражда началась в раннем детстве, когда Афоня и Мирон только-только приспособились завязывать пионерские галстуки. Когда на их улице поселилась девочка по имени Пятя, два юных оболтуса решили для порядка ее поколотить. Незнакомка их опередила, надавав по шее не только заговорщикам, но и всем окрестным пацанам. И хилые пионеры, не раздумывая, в нее влюбились. Но Пятя долгое время проявляла к поклонникам равную благосклонность, с одинаковым удовольствием таская обоих за чубы. Подобная легкомысленность с ее стороны привела к тому, что между Мироном и Афоней разгорелось непримиримое соперничество. Соперники росли, делали друг другу пакости, ябедничали учителям, писали кляузы, иногда дрались и не оставляли надежд заполучить предмет своего обожания, который, в свою очередь, также рос и превратился в конце концов в девицу Пятилетку. Пришла пора выбирать, и из двух воздыхателей предпочтительнее оказался более настырный Мирон Коняка. Непутевый Афанасий был повержен.

Но, женившись на отбитой девушке, молодой супруг довольно скоро осознал, какую свинью подложил ему Цап, и возненавидел его еще больше.