Когда чуть спустя я прохромал в контору, там стояла тишина, но отнюдь не благостная. Возле окошечка, где старатели сдавали «подъемное» золото, то бишь вольноприносительское, мрачным монументом высился Игнатов. Готовый буквально сожрать с потрохами, он глядел на давешнего беглеца, а тому и горя было мало. Он похихикивал, разводил руками и что-то говорил, то и дело указывая на раскрытое окошечко. Я приблизился. За окошечком виднелась веселая физиономия дошлого китайца Фына.
— Твоя мало-мало опоздал, моя мало-мало принимал! — смеялся он, глядя на Игнатова.
Приемщик золота, лицо, поставленное от государства, Фын обладал известной независимостью и мог позволить себе немного похихикать над начальником прииска. Игнатов лишь сопел в ответ. На аналитических весах лежали пять небольших самородков.
Видимо, мое появление нарушило что-то. Фын замялся, вертя в пальцах пробный камень, отполированный кусочек черного диабаза, и позвякивая набором ключей — так назывались тонкие стальные пластинки с напаянными на концах кусочками золота различных проб.
Беглец — я все еще толком не разглядел его — уставился на меня.
— Запрещаю! — рыкнул Игнатов. — Не принимать! Беглеца это ничуть не обескуражило.
— Ох, Исаич! Ох, миленький! — чуть ли не обрадованно заверещал он. — Тожно нарушаишь закон-та ить, а? Ить сам знашь, а нарушашь! Золотцо-та на весах!..
При этом он с некоторой надеждой поглядывал в мою сторону и слова свои явно адресовал мне.
— Отпрыгни! — ненавистно проскрежетал Игнатов. — И нечего глядеть на инженера!
— Батюшки, неужель инженер? — ахнул тот и мигом очутился возле меня. — Молодой-то какой! Ай-яй-яй… А я тут золотцо приволок… Нашел — и скорей сюды, ох-ох!.. Иду это я по ключу Не-приведи-бог… («Не-приведи-бог» было местное, старательское название; на топографических картах ключ этот обозначался исконным эвенкийским наименованием — Чуачанки). Бадан копаю, черемшу собираю… глядь — оно, родимое… блистить! Ах ты, ёлки-моталки! А перед тем аккурат дожжик прошел, так его, понимашь, с горушки-та и смыло-сполоскало… Дуракам везет, ги-ги!.. Вы уж не велите нарушать закон-та…
Закон не закон, но правило такое было, что золото — неважно, каким там путем добытое, — но если только оно успело лечь на весы приемщика, то уже становилось узаконенным, добровольно принесенным и сданным государству. На это и упирал стоявший передо мной симпатичный старичок — только теперь я как следует рассмотрел его. По молодости лет мне вдруг захотелось проявить власть. К тому ж и старичок, этот натерпевшийся страху бедолага, без подобострастия, но с такой надеждой взирал на меня. Фын отмалчивался, всем своим видом показывая, что его дело сторона. Молчал и свирепо насупленный Игнатов.
— Надо принять! — со всей возможной твердостью заявил я. — Пусть приносят, пусть сдают — государству это выгодно!
Едва я произнес, Фын тотчас засуетился, пошел колдовать и черкать ключами по диабазу, чтобы установить пробу принесенного золота. Старичок обрадованно потер ладошки, а Игнатов, не глянув на меня, пошел прочь и лишь напоследок бросил:
— Гнида ты, Иннокентий!..
Вечером, уже остыв, Игнатов втолковывал мне:
— Худому ты человеку помог, Данилыч. Не случись тебя — я бы его вместе с его золотишком во как! — И ногтем изобразил казнь известного насекомого. — Он ведь к Сашке шел — ему нес те самородки, а тот еще третьего дня разболтал про это. Ну, я и поджидал его…
— Откуда он взялся, этот Иннокентий! Раньше я его не видел. Старатель?
— Старадатель! — Игнатов нехорошо хохотнул. — Божий странник… Ладно. А что он с Сашкой дружить затеял — это мне не нравится. Вовсе даже не нравится…
И вот Сашка… Человек, отравленный золотом, так бы я его назвал. Перед самой революцией он по какому-то непостижимому выбрыку судьбы завел было себе некий прииск, и даже не прииск, конечно, а так себе — ямку, в которой через пень колоду копошились в грязи пять-шесть рабочих из самых горьких неудачников. Но это оказалось достаточно, чтобы на всю последующую жизнь в Сашкину голову втемяшилось понятие о себе как об одном из пострадавших от государственного переворота матерых золотопромышленников. И он затаил обиду на революцию, которая-де подрезала ему крылья в самом начале орлиного взлета.
Бедный глупый Сашка и иже с ним, эти магнаты грязных ямок! Они и не подозревали, что даже не нагрянь революция — все равно их участь была с математической точностью предрешена вплоть до десятого знака после запятой. Настоящими хозяевами тайги, ворочавшими десятками и сотнями миллионов, был со всей тщательностью, со всеми инженерными выкладками подготовлен план, по грандиозности своей сравнимый разве что с постройкой Транссиба. Предполагалось обширные территории здешней тайги вырубить начисто, так сказать, под бритву. Затем всю землю с оголившихся водоразделов и склонов смыть в долины и там пропустить ее через самые усовершенствованные золотодобывающие механизмы. С американской практичностью. Учредителям тайной компании, товарищества, или черт его знает, как они там называли себя, мерещилась прибыль астрономическая. Необратимая катастрофа, которая разразилась бы над северной частью Азиатского континента, тоже оказалась бы астрономической — образовавшийся после этой операции огромный уродливый лишай на физиономии планеты можно было бы свободно наблюдать хоть с Марса… Исполнение каннибальского плана таежных Ротшильдов было задержано начавшейся мировой войной, а потом окончательно похоронено Октябрьской революцией. Скальпирование Сибири не состоялось.
Первая наша встреча с Сашкой вышла на редкость дурацкой и бестолковой. Поскольку речь шла о закрытии прииска, я решил быть предельно тщательным в своей работе и коль уж похерить его будущее, то уверенной рукой. Собственно, здешний прииск не являлся каким-то одним, строго ограниченным, как пашня, местом, — под этим названием объединялась разбросанная группа больших и малых площадей, добычные работы на которых велись в разные десятилетия и с разным успехом, начиная с восьмидесятых годов прошлого века. Я решил положить на это хоть месяц, но обследовать их все и, если покажется нужным, задать кое-где линии проверочных шурфов. Имелась и еще мыслишка. Не бывает так, чтобы добытчики выбрали все до последней золотинки. Обладая некоторой сноровкой, старательским лотком и запасом времени, дотошный человек может на старых приисках намыть толику золота. Я ужасно хотел приобрести себе сапоги, именно как у Игнатова и которые выдавались только в обмен за сданные крупинки золота. По тем временам такие сапоги производили впечатление даже на улицах Иркутска и казались мне, вчерашнему студенту, почти недоступной роскошью. И вот представилась реальная возможность добыть себе обновку, поскольку орудовать лотком я умел, а из старых приисковых отвалов уж на пару-то сапог намыть золота как-нибудь можно.
Итак, на заброшенном прииске в низовьях ключа Не-приведи-бог я терпеливо промывал уже не первую порцию песка из высящихся неподалеку отвалов. Дело было под вечер. Мне повезло. Плавно замедляя кругообразные движения лотком, я разглядел среди темно-серой кашицы шлиха пару-тройку вожделенных крупинок. Зачерпнул ладонью воды и, держа лоток наклонно, полил на шлих. Вода унесла очередные песчинки тяжелых минералов, и корявые, ноздреватые кусочки золота предстали во всей очевидности. В этот миг чудесную вечернюю тишину прорезал истошный вопль:
— Не трожь! Мое!..
Я вскочил. Шагах в десяти от меня стояло некое невообразимое существо. Дрожащее лицо клочковато-мохнатое, бурое, глаза — белые, одичалые, одежда — черт знает из чего, на голове — облысевший зимний треух, на ногах — кожаные ичиги, отвратительно сырые, настолько пропитанные водой, что слово «всмятку» подходило здесь как нельзя более кстати. А в прыгающих руках — ружье, безобразный дробовик, годный только на свалку. У меня мелькнула мысль, что курок у этой рухляди наверняка сбрасывает, и в таком случае трясущееся таежное чудо может, само того не желая, очень просто всадить мне в живот заряд дроби.
