Ханако быстро вмешалась в происходящее, чтобы предотвратить надвигающийся поток слез. Она за этот год превратилась из служанки в жену Хидё и мать их новорожденного сына, Ивао. Она потеряла у Мусиндо руку, но не свою грацию и очарование. Если малыш унаследует силу отца и мудрость матери, он станет воистину необыкновенным человеком. Кто бы мог представить, что эти двое станут такой прекрасной, гармоничной парой? Кто, если не сам Гэндзи, лично устроивший их брак?

Хэйко ничего не могла с собой поделать: ей виделась в этом горькая ирония. Он сумел свести воедино двоих людей, даже не думавших друг о друге, но в том, что касалось ее, Хэйко, он не смог придумать ничего лучше, кроме как отослать ее прочь.

Господин Гэндзи, вам следовало бы вместо титула пожаловать ему театр, — сказала Ханако. — Мой талантливый муж способен расплакаться легче, чем самые искусные героини сцены.

В театре Кабуки актерами были только мужчины. То есть, женские роли играли они же, и это считалось наивысшим искусством.

Хидё в роли гейши! — воскликнул Гэндзи. — Что ты на это скажешь, Хэйко?

Теперь смеялись все, включая самого Хидё, который позабыл о своих слезах, лишь представив нарисованную князем картину.

Ты — добрый друг, Хидё, — подключился к разговору Мэттью Старк, — но вот что я тебе скажу: мне случалось видывать в Западной Вирджинии пугала, одетые лучше, чем ты.

Старк был христианским миссионером, который приехал в Японию, чтобы убить, исполнил свое намерение, и теперь возвращался к себе на родину на том же самом корабле, который увозил Хэйко с ее родины. Смягчило ли свершившееся возмездие боль его потерь? Принесло ли оно ему покой? Боль, проступающая в его глазах всякий раз, когда он слышал детский смех или видел улыбку ребенка, говорила, что нет. Его потеря, какой бы она ни была, была столь велика, что он слышал голоса своих мертвых и видел их лица более ясно, чем живых. Даже когда он смеялся — вот как сейчас, — Хэйко видела, что этот человек скорее мертв, чем жив, невзирая на то, что сердце упорно бъется в его груди. Такие люди долго не живут. Это видно всем. Всем, кроме Гэндзи, который доверил Старку охранять крупную сумму золотом, которую отсылал с ним в Америку, чтобы тот стал его торговым агентом там.

Во взаимоотношениях Хэйко и Старка существовало безукоризненное, печальное равновесие, не так ли? Он потерял все, что имело для него значение, и с ней вот-вот должно было произойти то же самое.

Если существует рынок красивых чучел, — сказал Гэндзи, — возможно, вам стоило бы туда заглянуть.

Может, и загляну, — отозвался Старк. — Если время будет.

Мы много лет будем партнерами, — сказал Гэндзи. — У нас хватит времени для множества вещей. Быть может, даже настанет такой день, когда каждый из нас будет говорить на языке другого с такой же легкостью, как на собственном.

Губы Старка изогнулись в улыбке, но глаза его остались печальны.

По правде говоря, я и на своем-то языке не большо хорошо говорю. Слишком много лет я провел в седле, и слишком мало было вокруг людей, знающих, как говорить правильно.

А что же сама Хэйко? На двадцатом году жизни она находилась в расцвете своей красоты и была самой знаменитой гейшей Эдо, столичного города сёгунов; о ней уже складывали легенды, как о прославленных куртизанках, принцессах и благородных дамах былых времен. Слава о ее отваге, зримом доказательстве ее необычайного физического совершенства, изысканность ее манер, изящество, с которым она совершала даже самые обыденные действия, и — быть может, самое поразительное, — отсутствие всякой напускной надменности, часто встречающейся у менее красивых гейш, — все это, вместе взятое, делало ее неотразимой почти для любого мужчины. Любого, кроме Гэндзи, который отсылал ее в Америку вместе со Старком, как предполагалось — для того, чтобы основать там опорный пункт для клана, но на самом деле — просто отсылал ее прочь.

Почему?

Этого Хэйко не знала. Она знала, что он любит ее. Это видно было по тому, как смягчался его взгляд при каждом взгляде на нее, как он медлил, пытаясь продлить каждое прикосновение к ней, какая нежность звучала в каждом его слове, в отчаянном желании, с которым он сдавался ей в каждую ночь страсти. И все же он отсылал ее прочь.

Что-то изменилось в Мусиндо. Когда Гэндзи вернулся с той, последней встречи с Каваками Липким Глазом, что-то в его отношении к ней переменилось. Не то, чтобы он сделался холоднее или отдалился. Перемены были не из тех, какие легко заметить и разложить по полочкам. Нет, они были почти неощутимы. Хэйко смогла уловить их лишь благодаря своей отточенной наблюдательности. Об угасании любви речь не шла, поскольку за прошедший год их любовь лишь усилилась. Течение сделалось сильнее, но поток вместо того, чтобы нести их рядом, разносил их в разные стороны.

Почему? Гэндзи знал. Он знал многое, чего не знал никто больше. Но он ничего не говорил. Всякий раз, когда Хэйко спрашивала его об этом, он говорил, что ему нечего сказать.

Лжец.

Князь, герой, провидец, возлюбленный, лжец.

Прежде всего — лжец.

Мы снова будем вместе там, в Америке, — сказал он.

Лжец.

Мир стремительно изменялся, и Хэйко могла представить себе многое, что совсем недавно казалось невообразимым, но она не видела Гэндзи в Америке. Он — князь империи. Более того, он — князь, стоящий на грани исторической победы, он готов вот-вот свергнуть своего наследственного врага, сёгуна Токугава, слабеющего с каждым днем. Никто не знает, к кому перейдет власть, но возможных кандидатов много, и Гэндзи — среди них. Ни один князь в такой момент не покинет Японию и не отправится в Америку.

Она уезжала. Гэндзи никуда не поедет, ни сейчас, и ни когда бы то ни было. Она уедет и никогда больше не увидит его.

Почему?

Хэйко не знала. Она исследовала эту ситуацию как можно подробнее, но не нашла ничего информативного. Через несколько недель после битвы у Мусиндо Гэндзи устроил налет на владения Каваками в Хино. Говорили, будто он что-то искал — амулет, свиток, человека, — варианты расходились. Кроме того, слухи гласили, будто он вырезал какую-то глухую деревню, но это казалось маловероятным. Возможно, Гэндзи напал на уцелевших твердолобых вассалов Каваками, бежавших туда в поисках укрытия, что было с его стороны вполне благоразумно. Кроме этого ничего необычного не произошло. А потому в конце своих поисков Хэйко знала не больше, чем в начале. Каваками что-то сказал, что-то сокрушительное, и по какой-то причине Гэндзи ему поверил.

Я уверен, что после жизни, заполненной множеством обязанностей, вы найдете американскую свободу бодрящей, — сказал Гэндзи.

Хэйко поклонилась.

То, что один из нас в этом уверен, утешает меня, мой господин.

Она произнесла это весело, с улыбкой, но ей вовсе не было весело. Если Гэндзи и разглядел ее подлинные чувства, то никак этого не выказал. Он тоже улыбнулся. Они играли в эту игру в последний раз.

Когда прощальная встреча закончилась, Хэйко отправилась в свои покои, чтобы взять дорожную сумку.

Вскоре к ней заглянула Ханако.

Госпожа Хэйко, вы меня звали?

Да, Ханако. Спасибо, что пришла. Входи, пожалуйста.

Она закрыла дверь за гостьей. Хэйко уже давно думала об этом. Она не имела права что-либо рассказывать Ханако, поскольку эта тайна принадлежала Гэндзи, а не ей. Но поскольку она уезжала и ей, по всей видимости, не суждено было вернуться, необходимо было, чтобы кто-то это знал, и мог принять должные меры предосторожности.

Прошлой весной, — сказала Хэйко, — ты должна это помнить — князь Гэндзи потерял сознание в розовом саду замка «Воробьиная туча».

Да, я прекрасно это помню. Он тогда еще не полностью оправился от ран и переутомился.

Причина была не в ранах. Его посетило видение.

А! — отозвалась Ханако. Конечно же, она об этом знала. Все знали. Слуги разузнают новости лучше, чем любая шпионская сеть, какую только может придумать сёгун. Поскольку Ханако сама совсем недавно была служанкой, она до сих пор пользовалась привилегией выслушивать самые интересные слухи. Но, конечно, никто из слуг не знал, что же князь Гэндзи узрел в видении.