Три года назад Макото завершил домашнее обучение и поступил в Калифорнийский университет, который совсем недавно переехал в новый университетский городок, расположенный в Беркли-хиллз. Это было первым реальным опытом Макото в общении со сверстниками. И, к несчастью, среди этих сверстников оказался один молодой здоровяк по имени Виктор Бартон, чей отец был видной шишкой в Партии рабочих людей, ярой антикитайской группировкой, которая, как поговаривали, имела значительные шансы выиграть следующие губернаторские выборы. Бартон, который явно был не в состоянии отличить китайца хотя бы от негра, не то что от японца, постоянно называл Макото то «желтым ниггером», то «китаезой». Макото, следуя совету отца, игнорировал Бартона, хотя иногда это становилось весьма затруднительным. Однажды Бартон не появился на занятиях, а его приятели-студенты отчего-то сильно нервничали. Позднее Макото узнал, что накануне на Бартона, возвращавшегося домой из таверны, кто-то напал. Нападающие, приближения которых Бартон не увидел и не услышал, и даже не знал, сколько их было, сломали ему правую ногу в колене, правую руку в локте и челюсть — посередине. Травмы были таковы, что Бартон оказался не в состоянии ни пользоваться костылем, ни внятно разговаривать, что с неизбежностью повлекло за собою его уход из университета.

После этого все снова сделались исключительно вежливы с Макото.

Макото спросил Сёдзи и Дзиро, двух японцев-клерков, работающих в объединенной компании «Красная гора», не знают ли они, что случилось с Бартоном. Он задал этот вопрос во время их ежедневной тренировки по рукопашному бою, в котором оба японца были весьма сведущи, поскольку до переезда в Калифорнию являлись самураями на службе у мистера Окумити. Макото всегда разговаривал с ними по-японски, как и они — с его матерью.

Мы слыхали об этом, — сказал Сёдзи. — Не повезло ему, а?

Не повезло, — согласился Дзиро, — но, насколько я понимаю, этот молодой человек не отличался благовоспитанностью. Таких людей часто сопровождает невезение.

Подождите, Макото-сан! Вы неправильно выполняете этот захват. — Сёдзи взял Макото за руку. — Расслабьтесь. Если вы напряжете мышцы, я почувствую ваше движение. Самый эффективный захват — это тот, которого не замечают.

Вы ничего с ним не делали?

С кем? С этим Бартоном? — Сёдзи посмотрел на Дзиро, и они дружно пжали плечами. — А зачем он нам? Мы его даже не знаем.

Попробуйте увидеть в этом хорошую сторону, — предложил Дзиро. — Он не отличался благовоспитанностью. Теперь, когда его не будет в университете, вам станет легче учиться.

Внимание! — сказал Сёдзи, и провел бросок. Если бы он не подстраховал Макото в последний момент, то сломал бы себе плечо. Так же юноша только грохнулся на татами с такой силой, что у него перехватило дыхание.

Вот видите? — спросил Сёдзи. — Вы не почувствовали захвата, и бросок оказался для вас неожиданностью. Запомните это, Макото-сан.

Я запомню, — пообещал Макото.

Так на свет появился Чайнатаунский бандит — не столько ради мести, сколько из острой потребности вести собственную битву, на собственных условиях.

Сперва он забирался в чужие дома, чтобы осознать, насколько уязвимы люди, особенно люди, считающие, что их богатство и положение в обществе делает их недосягаемыми для всяких там подонков. Он пробирался внутрь, используя перчатки и сандалии с когтями, одетый во все черное, черный, словно сама ночь. Изучал спальни, прислушиваясь к обравкам долетающих снизу застольных разговоров, просматривал содержимое шкафов и шкатулок с драгоценностями. С этим он завязал после того, как случайно увидел Мэг Частайн, девушку, которую знал с раннего детства, выходящей из ванны. Это ввергло его в такое смущение, что с тех пор при одной лишь мысли о тайном проникновении в чужой дом он безудержно краснел.

Но раз начав уже трудно было остановиться. Дома исключались. Значит, оставались улицы. И что там делать? Изображать из себя Робин Гуда? Отнимать у богатых и отдавать бедным? Идея грабить богатых его притягивала. Но отдавать бедным? Каким бедным? Большинство бедняков города были либо китайцами, либо белыми рабочими, ненавидящими этих самых китайцев. Вряд ли кто-нибудь из них воспримет его благодеяния с признательностью.

Затем, как-то зайдя пообедать в «Нефритовый лотос», Макото заметил молодую женщину, которую сперва даже принял по ошибке за свою сестру Анжелу, невесть зачем нарядившуюся в китайское платье чон-сам. Но, присмотревшись повнимательнее, понял, что сходство лишь мимолетное, и всецело обусловлено смешанным происхождением. Соответственно, Макото влекла к Сю-фонг не любовь и не плотское желание, а подтекст, кроющийся за самим ее существованием, существованием ее брата, их сходством с его сестрами и несходством между ним, Макото, и ими всеми. Насколько вероятно то, что он и вправду тот, кем его именуют — а именно, сын Мэттью Старка? Все наглядные доказательства заставляли предположить, что это очень маловероятно.

История Сю-фонг была проста: ее гнали и отвергали и англичане, и китайцы, и в конце концов ее продали в проститутки. Теоретически для нее существовала возможность расторгнуть контракт, расплатившись с хозяином, но сумма была велика, а ее долг У Чун Хину постоянно рос. Свобода все более превращалась в недостижимую мечту.

Вот так и случилось, что Макото обрел своего бедняка, для которого он мог стать Робин Гудом.

Ему следовало бы поблагодарить бывшего соученика, Виктора Бартона, за идею прикинуться китайцем. Бартон не видел разницы. Добавить пару броских деталей — скажем, китайский мясницкий нож и ругательства на ломаном китайском, — и кто ее разглядит? Только настоящий китаец, а их Макото грабить не собирался. Полиция будет искать преступника в Чайнатауне. Никому и в голову не придет заподозрить обеспеченного молодого человека, проживающего среди страдающих от грабителя богачей Ноб-хилла.

Все это было классно — пока не закончилось. Макото запихал наугад отобранную одежду в дорожную сумку, но мысли его при этом были заняты другим.

Я надеюсь, ты будешь хорошо себя вести в Канаде, — сказала мать.

Придется, — отозвался Макото. — Что еще остается делать на канадской железодобывающей шахте?

Неприятности можно найти везде, — сказала мать, — и везде они могут найти тебя, если ты не будешь осторожен. Так что будь осторожен.

Я всегда осторожен.

Пиши мне почаще. По-японски.

Я буду писать на кана, — сказал Макото. Кана было простым, фонетическим письмом. Ему так и не удалось по-настоящему освоить две тысячи иероглифов кандзи, необходимых для основ подлинной грамотности.

У тебя будет с собой словарь. Неплохая возможность попрактиковаться в кандзи.

Макото посмотрел на мать, и, как всегда, поразился тому, насколько молодо она выглядит, какие у нее нежные черты лица, какая эмоциональная, хрупкая натура, казалось бы, скрывается за ее мягким, почти нерешительным голосом. И все это — иллюзия. По внешности мать годилась Макото в младшие сестры, но на самом деле она была вдвое старше его. Изящная фигура создавала обманчивое впечатление, скрывая ее подлинную силу. В том же, что касается эмоций, Макото ни разу в жизни не видел, чтобы она выказала страх или уныние. Теперь, когда ему так много хотелось выяснить про себя, он начал задумываться и о ней. Он очень мало знал о матери — даже меньше, чем об отце, а об отце он почти ничего не знал.

Сколько тебе было лет, когда ты приехала в Калифорнию?

Двадцать. Я же не раз тебе говорила.

Мать вопросительно взглянула на Макото.

Ты боялась?

Мать улыбнулась; она занималсь тем, что аккуратно складывала рубашку, которую Макото засунул в сумку комом.

Мне некогда было бояться. Ты появился на свет почти сразу же после того, как мы сошли на берег.

Ты когда-нибудь жалела о том, что покинула Японию?

Откуда так много вопросов?

Ну, я ведь уезжаю из дома. Что же удивительного в том, что мне хочется знать, как ты уезжала из своего дома? Конечно, ты уехала добровольно, и уже не вернулась обратно. Я же вынужден уехать, но я со временем вернусь домой.