Меня вызвали в конференц-зал. Через некоторое время вошел Уэлч, держа в руках желтый блокнот с текстом своего выступления в «Бока-Ратоне» и какие-то разрозненные записи и статьи, а также записки с идеями, которые ему присылали и которые его ассистент Розанна хранила весь год.

– Как дела?

– Прекрасно.

– «Бока» прошла великолепно. Какую же команду нам удалось создать! Невероятный боевой дух!

– Да. Это потому, что мы все становимся более состоятельными.

– Мое заключительное слово прошло хорошо, – сказал он скромно. – Сколько времени оно заняло?

– Пятьдесят минут.

Уэлч съежился, посмотрел как смущенный мальчишка, сжался еще больше. Видя его досаду и разочарование, я выждал пару секунд и сказал:

– Не так уж и долго. – Затем добавил: – И было просто потрясающим.

Это было правдой.

Мы приступили к работе. Джек кружил по залу, постоянно запихивая в рот пластинки жевательной резинки. Жестикулировал, кричал, хватал меня за плечи.

– Великолепно! Потрясающе! А это у вас записано? Про верьте, записали ли? Проиграйте снова! Дайте мне послушать! Да. Да. Именно так. Ничего не трогайте. Отлично.

Как вы находите?

И наконец спросил:

– Хватит для начала? Достаточно? Принесите мне черновик в пятницу днем. Чтобы я мог посмотреть в выходные.

Был понедельник. И я сказал:

– Слишком долго. У меня много другой работы. Может быть, я закончу и принесу уже в четверг?

Джеку понравилась моя честность.

– Хорошо, тогда и увидимся. Спасибо, Билл, – это про звучало очень тепло.

Когда Джек был счастлив и доволен тем, как идут дела, он излучал тепло, подобно электрическому камину.

В четверг в полдень я сидел, запершись в небольшом помещении без окон, которое мы использовали как склад и хранили здесь пропагандистские материалы общества Elfun. Здесь было абсолютно тихо, ничто не отвлекало внимания, даже телефона не было.

Я неистово писал и проклинал сам себя за глупый выпендреж и перенос даты сдачи письма, представляя, как Джек уже спрашивает, где же оно.

Вдруг я услышал пронзительный голос в коридоре:

– Где он? Он там? Где? Здесь?

Дверь распахнулась.

– Что вы здесь делаете? Самое подходящее место для ворчуна, – улыбаясь сказал Джек.

– Да. Я иногда здесь работаю, когда хочу, чтобы мне никто не мешал. Понятно, что не всегда все получается.

– Ну и как идут дела? Что-то уже есть для меня? Должно быть, не очень получается. Я как раз и хотел взглянуть, – произнес он нетипичным для него извиняющимся тоном.

Я буквально вытолкнул его из комнаты.

– Если вы оставите меня часа на три, я принесу вам то, что будет намного лучше последнего черновика.

– Хорошо, до встречи.

Джек вышел за дверь, шутил с секретарями, смущенными, смеющимися и хвастающимися тем, что им удалось меня выследить.

За оставшиеся три с половиной часа я загонял своего секретаря бесконечными перепечатками. А потом послал проект письма с запиской рекламного характера: «Я не стыжусь этого проекта. Я думаю, он очень хороший».

Спустя полчаса меня вызвали наверх, и я вбежал в кабинет Джека со словами:

– Что скажете?

– То что надо! Я просто в восторге! Вы все точно сумели передать. Я возьму его с собой, посмотрю дома, а завтра встретимся и отшлифуем. Спасибо, Билл. Потрясающе!

Он умел заставить вас почувствовать себя на высоте.

Девяносто девять (!) черновых вариантов – и вот мы приблизились к завершению.

Я точно знал, сколько было черновиков, потому что секретарь печатала на каждом мои инициалы WKL-14 с порядковым номером каждого варианта в углу и сохраняла копию, в том числе и электронную. Однажды Джек, поморщившись, спросил:

– Что такое WKL-38? – показав на мои инициалы так, будто это была какая-нибудь зараза. – Ваши инициалы? Но это мое выступление. Почему на нем ваши инициалы?

Он, наверное, имел в виду, что там должно было стоять JFW-38.

После этого разговора я ставил только дату и порядковый номер проекта речи или письма.

Проектов было множество. И вот наконец Джек откинулся на спинку стула и через стол бросил мне:

– Билл, на этом мы закончили. Все прекрасно. Отдавайте текст в печать. Мы проделали большую работу.

Я вернулся к себе в кабинет. Мой приятель Рэй, редактор ежегодного отчета, вошел и взволнованно сказал, что пора везти печатать отчет в зарезервированное для нас время в одну из крупнейших типографий в Орегоне.

Я рассказывал смешные случаи об Уэлче, произошедшие за последние несколько недель, и в половине шестого пошел домой. А Рэй отправился ночным авиарейсом в Орегон, чтобы отвезти электронную версию отчета в типографию, где обещали выполнить наш заказ за четыре-пять дней.

Последующие два дня я провел в вертящемся кресле, положив ноги на стол, мечтая об игре в гольф и глядя из окна на унылый зимний пейзаж.

Позвонила Розанна:

– Вы не могли бы подняться сюда? Он вас вызывает.

– Да!

Предвкушение наград от руководства, привилегий и по-ирландски теплых похвал, пения дифирамбов – все это придало мне бодрости, и я полетел к нему наверх.

Розанна молча показала, чтобы я прошел во внутренний кабинет.

Уэлч сидел за столом. Перед ним лежало письмо к ежегодному отчету и желтый блокнот. В руке авторучка. Он бросил на меня хмурый взгляд.

– Джек… Что случилось?

Внизу уже стоял вертолет, наполняя все вокруг запахом керосина. Через полчаса Джек должен был вылететь в Кротонвилль, чтобы зачитать свое послание к ежегодному отчету двум объединенным группам в «Яме», кругу приближенных – менеджерам GE, которые знали, что такие ведущие газеты, как USA Today, Washington Post, дерутся за право первыми напечатать этот материал. А они – слушатели из Кротонвилля – узнают его содержание на неделю раньше всех!

И вот он сидел, сердитый и недовольный, с текстом отчета и блокнотом, делая беглые наброски перед выступлением в Кротонвилле.

– Что случилось?

– Я не вижу здесь логики, никак не связать. Мы здесь говорим о подходе без границ; потом о Кротонвилле и отборе менеджеров – четырех типов менеджеров; потом всякое такое о тренировках, уверенности в себе и простоте. Все это хорошо, но как-то не связано. – Уэлч, видимо, попробовав в одиночестве озвучить эту презентацию, обнаружил нелогичность изложения.

– Но у вас есть полчаса перед выступлением. Мы можем кое-что изменить. Я полечу с вами.

– Что? Черт, какой же вы идиот! Я говорю не о выступлении в Кротонвилле. Надо изменить ежегодный отчет.

Находясь на грани истерики, я едва выговорил:

– Джек, в этот момент уже печатают два миллиона этих чертовых экземпляров. Мы уже ничего не можем изменить.

Он подскочил в кресле, как стартующая ракета:

– Мне наплевать, даже если это обойдется в миллион долларов! Даже если мы потеряем свою очередь! Даже если они нам вообще откажутся напечатать этот чертов отчет!

Но он должен быть написан так, как надо! Теперь идите вниз и продумайте все как следует!

Плохо помню, что еще было, но помню, что поднял телефонную трубку и стал звонить Рэю в Орегон: «Остановите печать». Что-то похожее я видел во второсортных телевизионных фильмах.

Но самое страшное было впереди.

Рэй сначала взвыл, но потом вдруг радостно сказал, что сейчас печатают текст самого отчета и можно продолжать пока печатать его, но мы должны как можно скорее сделать и передать письмо CEO, чтобы не пришлось останавливать машины.

Я занялся пересмотром и переделкой письма, не касаясь тех фраз и мыслей, которые Джеку понравились. Просидев пять-шесть часов, сделав пять вариантов послания, я приготовил копию для Уэлча. В целом ему понравилось написанное мной, но он все же пришел вниз в нашу мастерскую, чтобы самому все проконтролировать, стоя у гигантского мощного «макинтоша».

Уэлч, я, Джойс и Бен Хайнеман склонились над вспотевшим компьютерщиком из отдела графики, стучащим клавишами, выкрикивали: «Здесь изменить!», «Это перенести сюда», «Нет, не сюда, а туда» – и оставляли отпечатки пальцев на мониторе.