День рождения Мэрион выпал на субботу в начале ноября. Утром она впопыхах провела уборку квартиры. А в час дня уже подходила к небольшому зданьицу в тихом ответвлении Парк Авеню. Не слишком приметная серебряная пластина у белых дверей извещала прохожих, что внутри помещается вовсе не кабинет практикующего психиатра и не студия художника-декоратора, а ресторан. Лео Кингшип ожидал свою дочь за белой дверью, покорно сидя на диване в стиле рококо времён Луи XV и листая предоставленный администрацией заведения экземпляр «Гурмана». Он отложил журнал в сторону, поднялся с дивана и поцеловал Мэрион в щёку, поздравляя её с днём рождения. Maitre d'hotel[22] с трепещущими пальцами и неоновыми зубами препроводил их к заказанному столику, коршуном подхватил с него табличку «Занято» и разразился потоком чисто галльского красноречия, помогая дорогим гостям усесться на стулья. В центре стола помещался целый остров из роз; напротив Мэрион лежала шкатулка, обёрнутая белой бумагой, окутанная настоящим облаком золотистой ленты. Кингшип притворялся, что не замечает её. Пока он был занят изучением карты вин и ответами на предложения метрдотеля «Если вам будет угодно, месье», Мэрион, от волнения разрумянившаяся, со сверкающими глазами, освободила шкатулку от золотых тенет. Внутри покоился золотой диск, украшенный созвездием крохотных жемчужин. Мэрион ахнула и, как только maitre d'hotel ушёл, радостно поблагодарила отца за подаренную брошь, сжав его ладонь, которая как будто случайно оказалась лежащей на столе рядом с её рукой.

Сама бы она не выбрала для себя такую брошь; дизайн казался чересчур вычурным на её вкус. Её радость была, однако, искренней; каким бы этот подарок ни был сам по себе, Мэрион растрогало то, что отец на него решился. В прежние времена потолок щедрости Лео Кингшипа в дни рождения дочерей не поднимался выше стодолларового купона для покупки в одном из универсальных магазинов на Пятой Авеню; вручение таких купонов автоматически входило в обязанности его секретарши.

Расставшись с отцом, Мэрион провела сколько-то времени в салоне красоты, а затем вернулась к себе домой. Ближе к вечеру тишину в её квартире нарушил дверной звонок. Она нажала кнопку отпирания замка внизу. Через несколько минут посыльный стоял у порога квартиры, драматически задыхаясь, как если бы принёс что-нибудь гораздо тяжелее коробки из цветочного магазина. Чаевые в размере четвертака успокоили его дыхание.

В коробке, под зелёной вощёной бумагой, находилась белая орхидея, укреплённая на заколке. Сопроводительная карточка была немногословна: «Бад». Встав перед зеркалом, Мэрион прикладывала цветок на пробу то к волосам, то к запястью, то к плечу. Затем она прошла на кухню и поместила растение в его коробке в холодильник высотой примерно в половину человеческого роста, перед тем сбрызнув водой тропические лепестки, похожие на пальцы со вздувшимися венами.

Он пришёл ровно в шесть. Дважды быстро надавив кнопку рядом с именной табличкой Мэрион, он замер в ожидании перед дверью. Он успел стянуть с руки перчатку серой замши – чтобы смахнуть пушинку с лацкана своего тёмно-синего пальто – прежде, чем послышались шаги приближающейся хозяйки. Распахнулась занавешенная изнутри тёмной портьерой дверь, и появилась Мэрион, сияющая, с белою звездой орхидеи, приколотой к чёрной материи пальто. Они взялись за руки. Поздравив её с днём рождения и пожелав самого большого счастья, он поцеловал её в щеку, так, чтобы не смазать помаду у неё на губах, которая, как он успел заметить, была уже не столь светлой, как в день их первой встречи.

Они направились в котлетную на 52-й улице. Цены в меню, хотя и куда более низкие, чем в ресторанчике, где она заказывала себе ланч, показались Мэрион непомерными, потому что она смотрела на них глазами Бада. Она предложила, чтобы выбор блюд для них обоих сделал он. Они взяли луковый суп и отбивные, предварив их шампанским – «За тебя, Мэрион». По окончании трапезы, положив восемнадцать долларов на поднос официанта, Бад перехватил мимолётную недовольную гримаску Мэрион.

– Но ведь это твой день рождения, так ведь? – сказал он с улыбкой.

Потом на такси они подъехали к театру, где давали спектакль «Святая Джоанна». Их места были в шестом ряду партера, посредине. Во время антракта Мэрион была необычно разговорчива, её кроткие глаза серны сверкали, когда она рассуждала о Шоу и игре актёров и знаменитости, сидевшей прямо впереди них. Весь спектакль они не переставая держались за руки.

По завершению спектакля – поскольку, сказала она себе, Бад и так уж истратил столько денег за вечер – Мэрион предложила прогуляться до её дома пешком.

– Я чувствую себя пилигримом, в конце концов допущенным в священный храм, – сказал он, вставляя ключ в скважину замка. Ключ и дверную ручку он повернул одновременно.

– Ничего сверхъестественного там нет, – возразила Мэрион живо. – На самом деле. Говорят, две комнаты, а, пожалуй, всего одна, ведь кухонька такая тесная.

Он распахнул дверь, вытащив ключ из скважины, передал его Мэрион. Она шагнула внутрь и прикоснулась к выключателю на стене рядом с косяком. Рассеянный свет ламп заполнил помещение. Он вошёл следом за ней, закрыв за собою дверь. Она повернулась к нему, чтобы видеть его лицо. Окинув внимательным взглядом обстановку – тёмно-серые стены, голубые и белые полосатые драпировки, мебель из осветлённого дуба, он пробормотал себе под нос что-то одобрительное.

– Очень тесная, – сказала Мэрион.

– Но уютная, – ответил он. – Очень уютная.

– Спасибо. – Она отвернулась от него, расстёгивая заколку орхидеи, чувствуя внезапную неловкость, такую же, как в тот день, когда они повстречались впервые. Положила заколку на бюро и начала снимать пальто. Он кинулся помогать ей.

– Чудесная мебель, – сказал он, оставаясь у неё за спиной.

Механически она повесила оба пальто в шкаф и повернулась к зеркалу над бюро. На ощупь приколола орхидею к своему кирпичного цвета платью, глядя в зеркало не на себя, а на отражение Бада. Он стоял в центре комнаты. Склонившись к кофейному столику, он поднял с него квадратную медную пластину. По его бесстрастному лицу, обращённому в профиль к Мэрион, невозможно было понять, нравится ли ему этот предмет или нет. Мэрион замерла в ожидании вердикта.

– М-м-м, – промычал он, наконец, одобрительно. – Подарок отца, я полагаю.

– Нет, – ответила Мэрион, продолжая смотреть в зеркало. – Это мне подарила Эллен.

– А-а. – Покрутив пластину в руках, он положил её обратно на столик.

Теребя рукою воротник платья, Мэрион отвернулась от зеркала. В три пружинистых шага Бад пересёк комнату, остановившись перед низеньким книжным шкафом, и принялся рассматривать картину на стене над ним. Мэрион внимательно следила за его реакцией.

– Наш старый друг Демут, – заметил он. Улыбнувшись, оглянулся на неё. Она тоже улыбнулась в ответ. Он снова уставился на картину.

После секундного колебания Мэрион присоединилась к нему, встала рядом.

– Никак не мог понять, почему изображение зернового элеватора он назвал «Мой Египет», – признался Бад.

– А это на самом деле так? Я и не думала.

– Тем не менее, прекрасная картина. – Он повернулся к Мэрион. – Что такое? У меня, что, грязь на носу или?..

– Что?

– Ты так смотрела…

– О-о. Нет. Хочешь чего-нибудь выпить?

– М-м-м-хм.

– Ничего кроме вина нет.

– Отлично.

Мэрион направилась на кухню.

– Постой. – Он вынул из кармана обернутую в тонкую бумагу коробочку. – С днём рождения.

– О, Бад, тебе не надо было!

– Мне не надо было, – мгновенно передразнил он. – Но всё-таки, разве ты этому не рада?..

В коробочке лежали серебряные серёжки, бесхитростные полированные треугольнички.

– О-о, спасибо! Какая прелесть! – воскликнула Мэрион и поцеловала его.