Аня и раньше слышала, что вторая жена Вавилина любит выпивать, но, пока муж был дома, как-то сдерживалась.

— Как ты думаешь, Боря, если вас устроить в детский дом?

— Ой, что вы, Анна Григорьевна. Разбросают нас по разным местам, кто присмотрит за Зойкой и Васькой? Никого у нас нет теперь, — угрюмо сказал он.

— Не будет этого, Боря. Папу твоего уважали. И в детский дом вас поместят вместе. В наш детский дом. Я буду к вам приходить иногда. Да и в школе каждый день будем встречаться.

— Это бы хорошо было.

— Так и будет, Боря.

Ане хотелось самой проводить ребят в детский дом, но не пришлось. В связи с уходом людей на фронт в колхозах не хватало рабочих рук. Автомашины и тракторы тоже были отправлены для нужд армии. Поэтому школы области были закрыты на сентябрь и половину октября и учащиеся вместе с учителями должны были ехать в колхозы копать картофель.

Седьмой класс, в котором Аня была классным руководителем, послали в колхоз «Ударник» — за двадцать километров от Островного.

Аня растерялась: как быть с Коленькой? Почему именно ее класс так далеко? Ведь есть же учителя, которым легче было бы туда ехать.

После больницы в Москве Коля как будто стал поправляться, но все еще был слаб, худ и безразличен ко всему.

Аня пыталась поговорить об этом в школе, но Анастасия Максимовна отослала ее к Ивлянской.

— Пусть она решает…

Аня знала, что Ивлянская вновь приняла ее на работу в школу только потому, что не хватало учителей. Она не забыла еще столкновения с Сергеем и перенесла свое отношение к Сергею на Аню.

Ивлянской в районо не было. Аня разыскала ее в райисполкоме.

— Ольга Захаровна, я к вам с просьбой… Нельзя ли меня направить в колхоз поближе. Ведь у меня больной ребенок. Вы же знаете. Поверьте, мне не с кем его оставить…

— А вы что же, не знаете, что сейчас война? Что во время войны бывают и трудности? — язвительно ответила Ивлянская.

— Я-то знаю, какая она бывает. Испытала сама с сыном…

— А муж? В тылу у немцев? Отсиживается там? Карпов был в том же районе, но почему-то выехал: выполнил особое задание и сейчас на фронт отправился.

Ивлянская умышленно говорила громко. И достигла цели: собравшиеся в приемной с неприязнью смотрят на Заякину, а Заякина молчит, ей нечего сказать.

Кое-как уговорила Аня соседку-старуху остаться с сыном и уехала в колхоз, где председателем теперь был Василий Ефимович Снопов.

Дети мерзли. То один, то другой останавливался и с тоской смотрел вдоль бесконечной борозды. К обеду у всех посинели и распухли руки. Несколько раз Аня водила их погреться к костру, но разве поможет это в такую гнусную погоду? Да и копаться приходится в холодной мокрой земле.

Аня подошла к двум девочкам, в стороне от других выбиравших картофель.

— Анна Григорьевна, можно к костру? Очень холодно.

И вдруг Аню точно осенило:

— Давайте сначала догоним остальных.

— Как их догонишь?..

— Я вам помогу.

Она взяла из рук девочки ведро и торопливо начала выбирать клубни. Это подхлестнуло девочек, и они заторопились.

— Светлана, бери ведро и беги к телеге высыпать. Таня, помоги ей. Быстрее, девочки!

Минут пятнадцать прошло, пока догнали других, а у Тани и Светланы на щеках появился слабый румянец. Они уже позабыли, что руки все еще очень холодные. Ритм работы захватил их.

— Теперь холодно, Светлана?

— Ой, нет! Теперь хорошо.

— Вот так и работайте, быстро-быстро. Тогда не будет так холодно.

И Аня стала ходить от одной группы ребят к другой и все торопила и подгоняла:

— Быстрее, ребята! Быстрее, девочки! Поднажмем вон до того куста полыни и — к костру.

У полыни она крикнула весело:

— Хватит! К костру, ребята!

Побросав лопаты и ведра, дети кинулись к лесочку, где две девочки поддерживали костер. Аня бросилась вместе с ними, но сейчас же почувствовала, что бежать не может, и сильно отстала. А когда подошла, то увидела, что у всех ребят в руках горячие клубни.

— Анна Григорьевна, возьмите печенку. Печенкой они называли все, что пеклось в золе.

— У меня лучше, Анна Григорьевна. У меня возьмите!

— Нет, вот эта самая хорошая!

Чтобы никого не обидеть, Аня взяла подгорелую картошку. — Спасибо, ребята. Я уже взяла.

Работать после перерыва продолжали так же быстро и дружно, даже весело, и с чувством выполненного долга возвратились в село на ужин и ночевку.

Уже в десять часов, уложив учащихся спать, Аня пошла в правление колхоза. Василий Ефимович был еще там.

— Нельзя ли, Василий Ефимович, — обратилась она к нему, — кого-нибудь из взрослых послать заночевать с ребятами? Мне бы надо дома побывать. Сын у меня остался там с чужим человеком.

— На ночь-то глядя? — удивился Василий Ефимович.

— К утру я приду.

— Да я не к тому говорю. С детьми я сам заночую. Лошадей вот у нас нет… Все на станцию ушли с хлебом!

— Я пешком…

— Пешком? В такую-то даль? Может быть, утром поедете?

— Ой, нет!

— Воля ваша… Только смотрите. Ночи темные. Волков нынче много стало. Со стороны фронта прибежали. Но если уж решили, я вам фонарик дам. Тяжеловат он, конечно, да что поделаешь?

Пока сторожиха ходила к Василию Ефимовичу домой за фонарем, разговорились о Сергее и Николае. Старик достал уже порядочно затасканное письмо. Николай писал о боях, просил не тревожиться, сообщал о том, что его приняли в партию. За спокойными строками письма чувствовалось, как нелегко сейчас Николаю, как тяжко переживает он отступление.

— Боже мой, как им тяжело! — невольно вырвалось у Ани.

— А что же делать? — словно про себя сказал Василий Ефимович,

В дорогу Аня вышла в непроглядной тьме. В лесу за селом стало жутко Пугала каждая тень, каждый кустик, но страх за сына гнал ее вперед.

На Вязовском угоре она услышала гнусавое завывание. До сих пор ей не приходилось слышать этот щемящий душу вой, но сердце подсказало: волки. Первый хищник завыл позади, ему ответил с Кленового угора другой, а третий сбоку—совсем близко.

Аня знала, что, пока горит фонарь, волки не осмелятся напасть, но на всякий случай подобрала пук соломы и приготовила спички.

На вершине пригорка она остановилась передохнуть под полувысохшим разбитым молнией вязом. Прислонилась спиной к стволу и вдруг выронила из рук пук соломы и схватилась за низ живота.

Толчок повторился.

— Сережа! — прошептала она, словно он мог услышать ее призыв. — Сережа! Второй это…

Толчки прекратились, и она шла теперь, осторожно ступая по мокрой дороге.

Домой постучала во втором часу ночи.

— Как Коленька? — спросила она, переступая через порог квартиры.

— Плакал долго.

Коленька спал, разметав руки, — бледный и худой, как будто смертельно устал от всех невзгод, какие выпали на его долю. Аня не выдержала и прижалась холодной щекой к его руке.

— Мама? — проснулся он. — Пришла? Ты больше не уйдешь?

— Утром пойду, Коленька. Папе на войну надо хлебушка посылать. Как же он будет стрелять в фашистов без хлеба? Ты ведь больше не будешь плакать, если я утром уйду?

— Не буду, мама. Папе хлеба надо.

Аня перенесла сына на свою кровать и улеглась рядом с ним.

— Тебе надо, Коленька, сестренку? Ма-аленькую?

— Надо. А где мы ее возьмем?

— Купим, сынок. Скоро купим. Вот я заработаю в школе денег…

Сон навалился на нее тяжело и мгновенно. А утром, не отдохнув как следует, вся разбитая, она заправила фонарь керосином и вышла в обратную дорогу.

Второго ноября на участке Западного фронта недалеко от деревни Наро-Осаново с самого раннего утра началась бешеная канонада. Земля на многие километры вокруг гудела и гремела. Сотни самолетов беспрерывно носились в воздухе.

В штабе никто не говорил о возможности отступления. По-прежнему деловито писали писаря, приходили и уходили связные. Однако тревожное настроение как-то передалось людям, находившимся даже в трех-четырех километрах от переднего края.