На веранде столовой включили радиолу. По всему лесу раздались какие-то неприятные, щемящие звуки, а вслед за этим густой женский голос запел:

Разлилась Волга широко, Милый мой теперь далеко.

Николай, сам того не замечая, тихо подпевал пластинке:

Люди добрые, поверьте, Расставанье хуже смерти.

«Да, может быть, — сказал он про себя и с грустью подумал: — А если не с кем расставаться? Тогда как? Это, кажется, еще смешнее в двадцать три года, а?»

Со стороны Камы послышались легкие шаги. По дорожке приближалась девушка. Полоса света из окна столовой мешала разглядеть ее лицо, но у Николая от внезапного волнения перехватило дыхание: в этой тоненькой фигуре и легкой походке было для него что-то пугающе знакомое.

— Нина? — спросил он, боясь, что сейчас же убедится в ошибке.

— Коля! Николай! — ответила она певучим голосом и остановилась. — Ты тоже приехал отдыхать? На две недели?

— Да, Нина, да, — сказал он, взглянув ей в глаза.

Доцент Колесниченко приехал в дом отдыха с твердым намерением: в течение двух недель не вспоминать о том, что он врач и ведет научно-исследовательскую работу. Он чувствовал огромное утомление.

Тема докторской диссертации, выбранная им полтора года назад, повернулась против него самого. Начиная исследование, он хотел только доказать известное в науке положение, но чем больше углублялся в материал, чем больше сопоставлял данные клинической практики, тем больше выводы, к которым он приходил, опровергали все прежние представления. «Известные» положения оказались ошибочными, вредными. Практика тысяч врачей подтверждала это, но разбить старые, укоренившиеся взгляды было очень трудно. Для этого нужно было накопить огромное количество фактов, объяснить их теоретически…

Доктор медицинских наук профессор Пронин, руководивший исследованиями Колесниченко, вначале отнесся недоброжелательно к его экспериментам, но потом и сам заинтересовался ими и стал помогать.

Однако дело продвигалось очень медленно. Пронин усердно выискивал в работе своего подопечного самые уязвимые места, без конца заставляя искать новые и новые подтверждения его правоты. Это, конечно, шло на пользу дела, но тут переутомление…

В последние месяцы Колесниченко потерял аппетит, страдал от головных болей. Пронин заметил это и потребовал на время прекратить всякую научную работу и отдохнуть. Много времени на это Колесниченко не хотелось тратить и он, отказавшись от путевки в Сочи, поехал в ближайший дом отдыха.

Здесь Дмитрий Петрович скучал. Очутившись без дела, он не знал, как убить время. Знакомых, кроме трех студенток, тут у него не было. А у них образовалась своя компания…

Приглядываясь к девушкам-студенткам, Колесниченко увидел в них что-то новое, чего не мог заметить в институте. Нина Никитина, например, слывшая в институте самой красивой девушкой, поразила его скромностью и умением держаться в обществе непринужденно и естественно. Она часто смущалась, но чувствовалось, что в обиду себя не даст. Дмитрий Петрович запомнил ее с первого курса. Когда начались практические занятия в анатомичке, Дмитрий Петрович был уверен, что эта хрупкая, бледная девушка не выдержит и бросит институт: ведь в первые дни у ней даже случались обмороки. Но она выдержала!

Ее подруга, смуглая полненькая Зина Кожевникова, видимо, хороводила всей компанией. Озорная, насмешливая, она не умела долго сидеть на одном месте. Третья подруга — Клава Романова — полностью находилась под ее влиянием.

С первых дней пребывания в доме отдыха они со студентами педагогического института Николаем Сноповым и Федором Токмаревым составили свою неразлучную группу.

Конечно, Колесниченко не мог присоединиться к ним, хотя очень скучал в одиночестве. Зачем стеснять их своим присутствием? Молодежь проводит время по-своему: шумно и очень свободно. А какая студентка допустит вольность в присутствии знакомого преподавателя? Да и что общего между ними?

Пытался Дмитрий Петрович завести знакомства среди других отдыхающих — ничего не вышло. Одни, узнав, что он доцент, становились с ним излишне, до надоедливости, почтительными, другие избегали знакомства и только издали кланялись ему. Нашелся один, который не прочь был сблизиться, но он безудержно хвастал перенесенными болезнями и, считая себя знатоком медицины, без конца молол всякую чепуху.

Свое одиночество среди множества людей Колесниченко объяснял неумением поддерживать знакомства. А ведь есть люди, которые просто и легко сближаются с другими. Тот же Николай Снопов. Казалось бы, ни к кому он не напрашивается на дружбу, а через день-другой после приезда все уже знали его и он был знаком со всеми.

Друг Снопова Федор Токмарев иного склада. Этот сначала подумает, не уронит ли свое достоинство, заговорив с неравным себе по положению. Дмитрию Петровичу казалось, что Токмарев из тех, кто не любит утруждать себя лишним беспокойством, кто ищет тихой и спокойной жизни, а потом в сорок пять лет начнет полнеть, а в пятьдесят — страдать одышкой.

Дома Колесниченко вставал рано, и здесь не мог избавиться от этой привычки. Вот и сегодня он в шесть часов вышел уже на крыльцо покурить. На нижней ступеньке сидели три дожитых человека и разговаривали о новых порядках на каком-то заводе. Чтобы не мешать им, Колесниченко ушел на веранду и, усевшись в кресле, закурил.

Солнце только что появилось из-за леса. Трава заблестела тусклой росой. За барьером веранды виднелась часть леса и дымящаяся легкой испариной Кама. Как хорошо было бы, подумал Дмитрий Петрович, если бы клиника была расположена на таком месте. Это была бы прекрасная обстановка для выздоравливающих, не то, что в городе, где от пыли листья деревьев становятся серыми.

Со стороны Камы из-за старой липы показался с полотенцем через плечо Николай Снопов. Стройный, загорелый, с тугими мускулами, отчетливо проступающими под голубой майкой, он шел легкой походкой физкультурника.

— Выкупался? — спросил его один из сидевших на крыльце.

— Ага!

— Вода, знать, холодная?

— В самый раз! Когда лезешь, кажется холодная, а потом хоть бы что!

— Рано встаешь. В твои годы спать бы да спать.

— Проспишь, а потом и вспоминать нечего будет. Вон какое сегодня утро чудесное.

— Да, денек будет благодатный.

— Дмитрий Петрович! — крикнул Николай, увидев Колесниченко. — После завтрака поедемте с нами за Каму?

— За Каму? С удовольствием! — сказал Колесниченко и тут же пожалел: зачем было навязываться студентам.

— Так мы вас будем ждать в восемь тридцать в столовой.

— Хорошо, — уже без воодушевления ответил Колесниченко.

Часов в десять переплыли через Каму и, разыскав на опушке едва заметную тропинку, углубились в лес. В лесу остро пахло прелым деревом и болотной гнилью. В воздухе вились тучи комаров. Отчаянно отбиваясь от них ветками липы, пытались пройти дальше — к заброшенным торфоразработкам, где, по рассказам бывалых людей, очень красивые места.

— Съедят заживо! — не выдержал Федор. — Идем обратно! — предложила Клава.

— Бежим!

Не дожидаясь общего согласия, Зина и Клава побежали назад. За ними как ветром сдунуло Федора, Нину и Николая.

Оставшись один, Колесниченко огляделся по сторонам. Бежать за ними или догонять шагом? Он наломал новый веник из веток и пошел по просеке. Но, казалось, все комары, отстав от убежавших, накинулись на него и теперь решили добить окончательно. Они проникали за ворот, забирались под рубашку, запутывались в волосах, попадали в рот.

Дмитрий Петрович не выдержал и побежал. Молодежь ожидала его в лодке.

— Вот так погуляли! — весело крикнул он, сбегая с горки.

— Такое не всегда увидишь.

— А что, если бы каждый комар был величиной с воробья? — начал фантазировать Федор.

— Они бы сделали из тебя скелет, — съязвила Зина.

— Чтобы показывать студентам медицинского института, — отпарировал Федор, слегка поклонился и перепрыгнул через сиденье на нос лодки. — Как экспонат…