Все это, естественно, проще провозгласить, чем исполнить, а главная проблема возникает в связи с двумя обстоятельствами. Первое: основные виды детерминации психического – физиологическая (физическая), феноменологическая (внутрипсихическая) и социальная – практически не перекликаются друг с другом и плохо выстраиваются в единую систему детерминации. Второе: психологи, в своем профессиональном мышлении воспроизводящие общие закономерности человеческого мышления, проявляют отчетливо выраженную нетерпимость к подобной – «параллельной» – детерминации явлений, настойчиво стремясь «спрямить» ее и поместить в какую-либо одну плоскость. В принципе для научного мышления «параллелизмы», подобные психофизическому, после кризиса классической физики стали привычными, и оно спокойно воспринимает, например, свет и как волну, и как поток частиц, физические объекты – и как набор атомов, и как твердые тела, живые организмы – и как саморегулируемые системы, и как скопления молекул. Но, во-первых, это свойственно все-таки не любому, а наиболее сложно организованному научному мышлению, во-вторых, подобные схемы мышления, ломающие привычные «фигуры» восприятия, приживаются с большим трудом. Тем не менее психологической науке, по всей видимости, еще нужны время и просветительские усилия методологов, чтобы прежде всего принять идею параллельной детерминации психического, а затем вживить ее в свое «рабочее» мышление, перестав воспринимать «параллелизмы» как аномалии и парадоксы, отвергнуть в качестве бессмысленных вопросы о том, мы управляем своими нейронами или наши нейроны управляют нами, и т.п.

К тому же «параллелизмы», которыми эта наука мучается с момента ее появления на свет, выглядят как группа далеко не однопорядковых явлений (часть их не заслуживают включения в нее). Так, то, что принято считать психосоциальным «параллелизмом», представляет собой связь явлений, которую вполне можно выстроить в одной каузальной плоскости, а соответствующий парадокс снимается, в том числе методологической формулой, согласно которой внешние, в частности, социальные факторы действуют через внутренние, например, внутрипсихические, условия. Отдельные виды биологического детерминизма, например, эволюционная детерминация психического, тоже не выглядят параллельными его внутренней детерминации и вписываются в одну каузальную плоскость в рамках, скажем, дарвиновской парадигмы, которая во многих случаях позволяет преодолеть параллельность биологической и социальной детерминации.

В общем, «параллелизмы», выражающие расхождение уровней детерминации психического, традиционно воспринимающиеся как наиболее сложные головоломки психологической науки и наиболее опасные «онтологические ловушки», выставленные ее объектом, в действительности не так уж сложны и непреодолимы. В случае же их действительной непреодолимости, скажем, рядоположности нашего феноменального и нейрогуморального «миров», соответствующие виды детерминации могут быть объединены на основе идеи о параллельной каузальности, которая давно пустила корни в развитых науках.

В результате и традиционно наиболее сложная для психологии вертикальная интеграция психологического знания не встречает на своем пути непреодолимых барьеров и уже в значительной мере подготовлена историей психологической науки. Конечно, трудно ожидать, что знание, накопленное социальными психологами, психологами физиологической и гуманистической ориентации и т.д., сольются в одно целое. Но вполне можно представить и уже сейчас различить каркасы той системы психологического знания, в рамках которой каждое из них найдет свое место. Важно лишь, чтобы обретение этого места не оборачивалось стремлением лишить места других.

Разрыв между исследовательской (или академической) и практической психологией уже долгие годы фигурирует в «истории болезни» психологии как один из ее главных симптомов.

Так, по наблюдениям Р. Ван дер Влейста, исследовательская и практическая психология фактически представляют собой две разные науки, использующие различные языки, единицы анализа и логики его построения. Язык исследовательской психологии пестрит специальными терминами, в то время как язык практической психологии мало отличается от обыденного языка. В исследовательской психологии единица анализа – отдельный психологический процесс или феномен, искусственно отделенный от целостной личности и помещенный в специальные лабораторные условия, а в практической психологии такой единицей служит индивидуальная история личности. Логика исследовательской психологии состоит в выделении двух-трех независимых переменных и измерении корреляций между ними, в то время как практическая психология стремится не количественно описать отдельные связи, а качественно осмыслить целостную детерминацию личности и ее состояний. В результате всех этих различий знания исследовательской и практической психологии плохо состыкуются друг с другом, поэтому практическая психология недостаточно научна, а исследовательская – недостаточно практична.

В конце истекшего века регулярно констатировалось не только сохранение, но и расширение разрыва между академической психологией и профессиональной практикой, причем, по мнению ряда авторов, оно было связано с тем, что психологическая практика охотно и активно впитывает методологию и культуру постмодернизма, в то время как консервативная и неразворотливая академическая психология все еще носит давно устаревшую позитивистскую одежду.

Подвергать сомнению существование больших и принципиальных различий между исследовательской и практической психологией было бы нелепо. Они, безусловно, существуют, препятствуя интеграции двух основных форм психологического знания, однако, обращаясь к изложенным выше констатациям, следует отметить, что, во-первых, эти различия иногда преувеличиваются, во-вторых, они постепенно сокращаются.

Целый ряд направлений исследовательской психологии, например психоаналитическая ориентация в социальной психологии, выросли из психоаналитической практики, да и вообще психоанализ служит яркой иллюстрацией возможности единства практической и исследовательской психологии.

В современной психологии можно разглядеть и встречный вектор развития знания – погружение сюжетов, традиционно изучавшихся в контексте исследовательской психологии, в практический контекст со всеми сопутствующими этому изменениями самих сюжетов.

Вообще одним из главных лейтмотивов сближения академической и практической психологии служит постмодернистская методология, которая, давно будучи характерной для практической психологии, распространяется и в академической психологии. Например, такие атрибуты практической психологии, как качественный анализ, изучение единичных случаев, признание значимости уникального опыта, полученного в обход репрезентативных выборок и без подсчета коэффициентов корреляции, становятся все более распространенными и в исследовательской психологии, в которой происходит также легализация личного опыта психолога в качестве источника психологического знания, в результате чего практическая психология все увереннее выполняет исследовательские функции, традиционно ассоциировавшиеся с академической психологией.

Наметились и другие направления сближения. Например, теории, которые стали одним из символов академической психологии и которые практическая психология традиционно отвергала как чрезмерно академические, сейчас тоже адаптируются к потребностям практики. В частности, нельзя не заметить, что на психологических конференциях, в особенности на научно-практических (которые сами по себе стали знаковым явлением, знаменуя стремление объединить психологическую науку и практику), «большие» психологические теории упоминаются довольно редко, однако активно эксплуатируются так называемые малые теории и теории среднего ранга, позволяющие упорядочить ту или иную сферу изучаемой реальности. Нередко подобные теории и рождаются в процессе практической деятельности психологов, стремящихся не только воздействовать на эту реальность, но и осмыслить, упорядочить ее.