Говоря о паламизме, можно упомянуть и С.Н. Булгакова. В своей книге «Свет невечерний» он рассматривает проблему Бога также в основном с точки зрения апофатического, отрицательного богословия. С.Н. Булгаков считает, что религиозная философия не знает более важной проблемы, нежели о смысле «божественного Ничто». Подробно излагая учения отцов Церкви, философов и богословов о «божественном Ничто», автор показывает, что все они сходятся во мнении, согласно которому о Боге нельзя сказать ничего определенного, ибо Он невыразим в обычных человеческих понятиях и определениях. Бог – вне всяких определений и качеств, наоборот, Он есть их изначальное отрицание. О Нем можно сказать только то, что Он не есть, чем Он не является и не может быть [31].

Таким образом, по С.Н. Булгакову, хотя Бог и неопределим, но Он являет себя в творчестве мира из ничто. Абсолютное как божественное Ничто есть основание для апофатического богословия, в то время как Абсолютное, полагающее себя Богом и становящееся для человека Богом, есть основа катафатического, положительного богословия. Что же касается катафатического богословия, то оно подробно анализируется С.Н. Булгаковым в его богословских трудах, в трилогии «Агнец Божий», «Утешитель», «Невеста Агнца», других сочинениях.

Паламитский опыт, воспринятый самим сердцем Руси, был глубоко усвоен А.Ф. Лосевым. Принадлежа к числу символистов, он считал, что символ может стать ареной встречи двух личностей, их совместным действием, или синергией [163]. Концепция такого, энергийного, личностно-деятельного символизма впервые сложилась, как уже было сказано выше, в недрах христианского миросозерцания и получила свое выражение в XIV веке в Византии во время паламитских споров. Суть этой концепции заключалась в признании полной реальности Богочеловеческого общения, а значит, и преображения твари. Путь, ведущий тварь к преображению, – усвоение Божественных энергий. Но усвоение действия возможно только в действии, творчестве. Недаром аскетический подвиг называли еще умным художеством, т.е. высшим видом творчества, когда человек созидает сам себя, является сотворцом Бога.

Результатом воспринятого А.Ф. Лосевым паламизма явилась его «Философия имени». В имени философ увидел ядро личностного, творческого символизма, поднимающего над текучей, темной, разорванной жизнью, преображающего ее. Имя не есть пустой звук, пусть даже и выражающий отвлеченный смысл. Имя есть сама просветленная жизнь, орудие и опора человеческого действия. Без имени, взятого во всей его бытийной углубленности, нет и не может быть личности, но «только тьма и безумие, и копошатся в этой тьме только такие же темные и безумные, глухонемые чудовища». Имя пронизывает собой всю жизнь христианина: молитва невозможна без имяславия; икона есть не что иное, как созерцаемое имя. Но усвоение энергий, переполняющих имя, не есть пассивное претерпевание, а залог нашего собственного действия. Усвоенная человеком энергия – это уже его энергия. Неудивительно поэтому, что «Философия имени» кончается главой «Имя и знание», где под знанием понимается все разнообразие творческих, конструктивных сторон человеческого отношения к Сущему. И в центре собственно творчества находится София. София всегда появляется там, где человек начинает активно относиться к Абсолюту [164].

Совершив этот далеко не полный экскурс по традиции паламизма и неопаламизма, в заключение отметим, что в выработанные в этой традиции методы трансценденции и экстаза прямо и опосредованно оказали глубокое влияние на современную трансперсональную традицию.

Богоискательство в народе объясняется самыми разнообразными влияниями, и русское сектантство в этом отношении не является исключением. Секты начали появляться в России еще в XVII веке. Их живительный рост, особенно в XIX веке, их постоянные разделения, возрождение старинных религиозных учений свидетельствуют об исключительной религиозной активности народной души. Почему сектанты искали ответа на свои религиозные вопросы вне Православной церкви?

Человеческий дух мятежен и беспокоен, и это угрожает вере. В русском народе это беспокойство, возможно, было особенно сильным, даже в те периоды церковной истории, которые некоторые историки хотели бы представить как застой религиозной жизни. Наиболее тяжелым последствием духовной мятежности оказывается склонность сектантов к крайним выводам, обусловленная раскованностью религиозного мышления. Русская мысль вообще имеет тенденции к безмерному радикализму, который, в конечном счете, объясняется бескомпромиссным поиском абсолютной истины. О напряженности религиозной жизни народа в синодальный период свидетельствуют многочисленные паломничества. В XIX веке особенно участились поездки к старцам, наблюдается рост числа женских монастырей, и разгорались споры о «последних вопросах» во всех слоях общества и в печати, причем официальная политика Церкви часто подвергается острой критике даже со стороны православно верующих

Наиболее распространенными сектами в народе были хлыстовщина, скопчество и духоборство. Приведем основные сведения об этих сектах, взятые из справочных источников. (Булгаков С.В. Православие. Расколы. Ереси. Секты. Противные христианству и православию учения. Западные христианские вероисповедания. Соборы Западной Церкви. – М.: Современник, 1994.)

О хлыстах, появившихся в XVII веке после религиозных смут, вызванных реформами Никона, церковные власти официально узнали лишь в 1732 году, скопчество возникло из хлыстовщины во второй половине XVIII века и известно официально с 1772 года, тогда же появились и духоборы, отколовшиеся от хлыстов и по своей морали напоминающие современные «евангелические» секты.

Хлысты (христововеры) имели привычку на своих радениях избивать себя веревками или скрученными полотенцами, крича: «Хлыщу, хлыщу Христу», – и отсюда получили свое название. Эта секта возникла одновременно с расколом или даже ранее – около середины XVII века, но ее связь с расколом и с более древними верованиями все еще нуждается в научном исследовании.

Мистика и аскетизм были самыми общими чертами, характеризующими мировоззрение «христовщины» и, при всех изменениях этого течения, сохранившимися в той или иной степени у его последователей вплоть до начала XX века.

Крепостные люди отныне считали себя «людьми божьими» и во время сходок на так называемые радения приводили себя в состояние мистического исступления, в котором, им казалось, они ощущают присутствие в себе Бога.

Эффект духовного опьянения достигался христововерами с помощью системы психофизических приемов, в которой большую роль отводили «утомлению плоти» длительным, продолжавшимся иногда несколько дней, пощением. Изнуренный постом и сосредоточенной бессловесной молитвой, человек приходил на проводившееся в обстановке глубокой тайны собрание. Как бы готовясь к священной жертве, он облачался в белое одеяние. Наступала разрядка. Под ритмичное пение сидящих на лавках христововеров, сопровождаемое отхлопыванием тактов по колену, то один, то другой верующий выходил на «радельный круг» и пускался в пляс.

Во время коллективных (иногда индивидуальных) плясок-радений происходили глоссолалии – бессвязное бормотание, выкрики, что понималось как внушенное духом «говорение на языках». Все это и являлось «духовной радостью», сублимировавшей психофизические потенции человека настолько, что в результате радений участники их, обессиленные и обеспамятевшие, валились замертво на пол, а, приходя в себя, спустя некоторое время, верили, что спустились с «седьмого неба». Но именно потому, что эффект «духовной радости» требовал поглощения нервных и физических сил человека, он бы не был осуществим при оттоке этих сил в другие каналы.

В противоположность расколу хлысты скрывались и внешне подчеркивали свою принадлежность к господствующей Церкви. По распространенному преданию, секту основал крестьянин Владимирской губернии некто Данила Филиппов около 1645 года, он выдавал себя за «всевышнего Бога Саваофа» и составил 12 заповедей, которые тщательно сохранялись его последователями и передавались из поколения в поколение. Первая заповедь гласила: «Я тот Бог, который предсказан пророками, сошел на землю спасти род человеческий, другого Бога не ищите».