— Господин капитан Огава, позвольте уверить вас, что мое появление на вашей субмарине было санкционировано на самых высоких уровнях, — ответил ученый тихим, монотонным голосом, — Я буду оказывать техническое содействие в подготовке атаки.

— Это боевой корабль, — парировал Огава, — И я не понимаю, какое именно содействие может оказать медик в проведении чисто военной операции.

— Господин капитан, я не просто медик, как вы выразились, а представитель научно-исследовательской группы по предотвращению эпидемических заболеваний при Военно-медицинском институте. Из нашего китайского филиала мы получили материалы лабораторных испытаний, которые позволили разработать и создать новое эффективное оружие. Вы и ваш корабль были избраны для доставки и нанесения первого удара такого рода по врагу на его собственной территории. Я же несу ответственность за соблюдение секретности и обеспечение боеготовности оружия вплоть до его применения.

— Эти ваши «материалы»… Их предполагается сбросить с моих самолетов?

— Да. В специальных контейнерах, которые можно будет разместить в бомболюках. Я уже договорился с авиатехниками из группы обслуживания о внесении необходимых изменений в конструкцию.

— А как насчет экипажа, доктор Танака? Моим людям на борту ничего не угрожает?

— Абсолютно, — солгал ученый, не дрогнув ни жилочкой на непроницаемом лице.

Огава ему не поверил, но обострять не стал, рассудив, что столкновение с американскими противолодочными кораблями несет куда большую опасность его субмарине и команде, чем какой бы то ни было груз на борту. Он попытался выжать из Танаки хотя бы толику дополнительной информации, но уклончивый военврач мало что добавил к уже имевшимся в распоряжении Огавы фактам. Как только разговор касался загадочного нового оружия, он сразу замыкался в себе или отделывался общими фразами. Было в его облике и манере поведения что-то зловещее, отчего капитан постоянно чувствовал себя не в своей тарелке. Постаравшись побыстрее покончить с традиционным совместным чаепитием, Огава с облегчением отпустил ученого. Позже, сидя один в опустевшей каюте, он мысленно проклял командование флота за выбор именно его корабля для выполнения предстоящей миссии. От такого задания капитан предпочел бы отказаться.

По мере удаления от японских берегов и отклонения к более высоким широтам на пути подлодки попадалось все меньше торговых судов и рыбачьих лодок. Следующие двенадцать дней и ночей на борту сохранялся привычный походный распорядок. Продолжая следовать курсом норд-ост, И-403 днем ползла в погруженном положении, а ночью поднималась на поверхность, наверстывая упущенное за счет более высокой скорости. В пустынных северных водах Тихого океана вероятность быть замеченными с одного из боевых кораблей или самолетов союзников минимальна, но Огава не хотел рисковать и все светлое время суток вел свой корабль под водой. Пребывая большую часть времени погруженной, субмарина к концу дня превращалась изнутри в раскаленную топку. От работающих двигателей становилось неимоверно жарко, температура превышала девяносто градусов,[2] дышать горячим спертым воздухом было тяжело. Поэтому нет ничего удивительного в том, что весь экипаж с нетерпением ожидал наступления вечерних сумерек, когда корабль всплывет, люки откроются и в затхлые, провонявшие потом отсеки хлынут потоки холодного, свежего, насыщенного морской влагой воздуха.

Подводникам свойственно традиционно либеральное отношение к соблюдению субординации и военного устава. И-403 в этом плане не была исключением, несмотря на жесткие порядки и строжайшую дисциплину, царившие в императорском флоте. Офицеры и рядовые матросы питались одной и той же пищей и спали бок о бок в переполненных кубриках, одинаково претерпевая все тяготы и неудобства походной жизни. Их подлодку ранее трижды забрасывали глубинными бомбами, и совместно пережитые мгновения на грани жизни и смерти сплотили команду в единое целое. Им всем посчастливилось выжить в смертельной игре в кошки-мышки с врагом, и каждый в глубине души считал И-403 «счастливым» кораблем, который не по зубам никакому противнику.

На четырнадцатую ночь субмарина всплыла на поверхность близ Амчитки, одного из островов Алеутской гряды, и довольно быстро обнаружила заправочное судно «Мориока», стоявшее на якоре в небольшой бухточке. Огава мастерски подвел И-403 к борту танкера, а вахтенные тут же перекинули и закрепили швартовочные тросы. Пока мощные насосы перекачивали дизельное топливо в танки подлодки, матросы с обоих кораблей по обыкновению зубоскалили и трепались, не обращая внимания на крепчайщий мороз.

— Эй, вам там не тесновато в этой консервной банке? — насмешливо бросил с палубы «Мориоки» упакованный в меховую шубу сигнальщик.

— Ничуть! И еще остается достаточно места для консервированных фруктов, каштанов и сакэ, — заорал в ответ кто-то с субмарины, хвастливо намекая на роскошное, по сравнению с другими, продовольственное снабжение подводников.

Дозаправка заняла менее трех часов. Одновременно на борт танкера эвакуировали одного из матросов с подозрением на аппендицит. Одарив напоследок команду заправщика ящиком печенья, И-403 отшвартовалась и легла на курс ост, направляясь теперь уже прямиком к западному побережью Северной Америки. Небо угрожающе потемнело, а зеленовато-серые океанские волны запенились белыми шапками. Не успели моряки опомниться, как их корабль оказался в тисках раннего зимнего шторма. Еще три долгие ночи субмарину немилосердно качало и швыряло, а высокие холодные валы, захлестывавшие нижнюю палубу, с ревом бились в основание рубки. Несмотря на разбушевавшуюся стихию, приходилось идти в надводном положении — иного способа подзарядить батареи для дневного перехода не было. И это не замедлило сказаться: одного из впередсмотрящих чуть не смыло за борт, а добрая половина экипажа маялась от морской болезни. Утешало лишь односильный западный ветер дул в корму, ускоряя продвижение И-403 в нужном направлении.

Постепенно шторм утих, и поверхность океана разгладилась. Огава с удовлетворением констатировал, что его корабль выдержал серьезную взбучку от матушки Природы без каких-либо повреждений. Измученная команда вновь обрела аппетит и боевой дух. Погода наладилась, и субмарина неуклонно приближалась к вражеским берегам.

— Командир, я закончил последнюю прокладку курса к побережью, — доложил Сейджи Какисита, развернув перед Огавой карту северо-восточной части Тихого океана. Как поступают многие подводники, уходя в поход, штурман И-403 прекратил бриться и теперь демонстрировал неровную поросль жесткой щетины, придававшей ему облик злодея из дешевых комиксов.

— Где мы сейчас находимся? — осведомился Огава, не отрываясь от изучения карты.

— Здесь, командир, — ответил Какисита, ткнув циркулем в точку на карте. — Приблизительно в двухстах километрах к западу от острова Ванкувер. До рассвета еще пара часов, так что к утру, если ничего не изменится, расстояние сократится до полутора сотен.

Прежде чем снова заговорить, Огава еще несколько мгновений напряженно вглядывался в карту.

— Мы слишком далеко отклонились к северу, — отрывисто произнес капитан. — Хотелось бы произвести атаку из пункта, равноудаленного от всех четырех целей, что позволит сократить время подлета к объекту. Возьми южнее, с таким расчетом, чтобы выйти к побережью здесь. — Он придавил карту указательным пальцем. Напротив ногтя Огавы вдавалась в океан северо-западная оконечность штата Вашингтон, напоминающая своими очертаниями морду оголодавшего пса. Немного севернее пролегал пролив Хуана де Фука — естественная граница между США и Британской Колумбией и основной канал для прохождения морских судов из Ванкувера и Сиэтла в Тихий океан.

Какисита поспешно проложил новый курс и углубился в вычисление поправок на расстояние. Закончив, он поднял голову и доложил:

— Господин капитан, Следуя этим курсом, мы сможем занять позицию в пятнадцати километрах от мыса Алава ровно через двадцать два часа.