Но всё-таки на данном этапе проявляется в полной мере специфика различных направлений. Чань-буддизм ориентирован на интуицию и чувствование, а гносеологической основой его, как и буддизма в целом, является субъективный идеализм. Это обуславливает эффекты подобного рода: «исчезает дискурсия, концептуализация и вербализация непосредственного чувственного опыта, разделение на субъект и объект» и т. п.

Здесь я сделаю небольшое личное отступление. Когда автор данного эссе ещё не дружил с собой и воспринимал в себе Тьму как нечто не вполне здоровое, он вошёл в чаньское русло, и чань стал его официальной идеологией (точнее сказать, одной из). Благодаря своей гибкости он почти нигде не жал. Что-то в его репертуаре можно было задвинуть, что-то доработать… Чань, как я уже говорил, вовсе не против такого отношения к себе. Именно так я себя и идентифицировал какое-то время. Увлечение «всякой чертовщиной» рассматривалось как частный интерес. Мизантропические проявления оправдывались «тяжёлым детством», выдавались за аристократическую спесь или вообще скрывались. Но когда случилось «сатори» (или нечто похожее), оно оказалось сатанинским «осознанием».

Интересен вопрос о том, считать ли буддизм религией. Если в качестве критерия взять наличие в системе богов или каких-либо сверхъестественных сущностей, то у основ своих буддизм просто игнорирует такие вопросы. Иногда даже встречается такой эпитет буддизма, как «атеистическая религия». Впрочем, основатель не засветился и с идеями, которые можно было бы назвать атеистическими. Только дальнейшие модификации буддизма, накрыв собой различные религиозные системы, воспроизвели в некоторой степени их форму. Однако уже ранний буддизм напоминал религию своей догматикой. Но это ни в коей мере не относится к чань, что, надеюсь, заметно из сказанного о нём выше.

Идеологии, распространённые в Китае до буддизма — даосизм, конфуцианство — также не являлись религиями в полном смысле этого слова. Они как бы накладывались на религиозные представления и взаимодействовали с ними. Религия как совершенно несносное явление опять же характерна для области распространения семитской монотеистической религиозной системы. До неё и без неё религия вполне может быть достаточно милым, интересным и ненавязчивым явлением.

Иногда религия даже не требует к себе серьёзного отношения со стороны образованных субъектов. Именно так обстояли дела и в Китае. Как отмечает Владимир Малявин, видный русский китаевед, имперские чиновники, прошедшие добротную конфуцианскую выучку, снисходительно относились к богобоязненному простонародью. Религию они считали чем-то вроде полезной иллюзии, нужной, чтобы воспитывать в тёмных мужичках законопослушание и доброе отношение к окружающим. Знаменитую фразу Вольтера: «Если бы бога не было, его следовало бы выдумать», — они сочли бы не образчиком салонного остроумия, а мудрым девизом государственной политики.

Вот что говорил один чиновник, Ван Хуэйцзы (XVIII в.), о том, как следует относиться к религиозным культам: «Боги сами по себе не божественны, но они воздействуют божественным образом на души тех, кто в них верит. Что ж плохого в том, коли чиновники будут исправлять нравы и обычаи народа, опираясь на веру людей в богов?»

Для даосов боги народной религии и фольклорная магия относились к сфере «позднего Неба», подлинные же божества «первичного Неба» были, по их представлениям, только масками бесформенного Хаоса. Служа по заказу молебен в храме локального божества, даосский священник в действительности не поклонялся ему, а укрощал его, включая его энергию во всеобъятную пустоту «тела Дао».

Кстати, даосское понятие Пустоты, несмотря на имеющуюся специфику, весьма напоминает Тьму…

Очень приятно, что чань, как и буддизм вообще, исходно не ориентирован на людей. Человек там всего лишь представитель одного из разрядов всей совокупности живых существ, и внимание не замыкается исключительно на нём. Примечательно, что к живым существам там относятся и растения, и даже камни.

Правда, из такого замечательного посыла в рамках буддизма обычно делаются весьма непрактичные выводы. Вместо того, чтобы относиться к человеку как к животному, он оставляет ценность человеческой жизни на прежнем уровне и пытается дотянуть до этого уровня всю прочую живность. В некоторых направлениях буддизма последовательное применение данного принципа привело к совершенно абсурдной практике, направленной на предупреждение трагической гибели головастиков и других существ, связанных с людьми цепью реинкарнаций.

К чести чань-буддистов, уж они-то старались избегать крайностей бережного отношения ко всему живому и щадили природу лишь по мере возможностей, осознавая, что невозможно прожить, не убивая.

Школа чань — одна из немногих, которые сознательно и открыто игнорировали все трудовые запреты, бытующие в буддизме, в том числе и самый строгий из них — запрет на сельскохозяйственные работы (в результате которых гибнет много червячков и букашек). Представители же большинства других школ полностью сидели на иждивении своих соплеменников, которые вследствие своей «невежественности» и «омрачённости» занимались производством и подкармливали бритоголовую братию.

Помимо понятного каждому сатанисту приравнивания людей и червей, имеющему место, пожалуй, во всех направлениях буддизма, в чань проблема отношения к человеку иногда встаёт и вовсе в тёмном ракурсе. А именно — в стремлении переступить через человеческое. В чаньских и даосских текстах можно встретить и такие замечательные фразы: «Существо, очистившись, перестаёт быть человеком» (можно читать — «очистившись от невежества») или «Истинное достижение — это освободиться от того, что обычно свойственно человеку», — как написано в Дао Дэ Цзин, в другом месте которой сетуется на то, что «Люди не стремятся стать лучше, ведь кто сам захочет избавляться от того, что имеет?»

В области морали чань обнаруживает противоречия. С одной стороны, имеются совсем слюнявые представления. Например, чего стоит унаследованные от махаяны представления о бодхисаттвах. Это такие субъекты, которые могли бы уже стать буддами и погрузиться в нирвану, но жалко им остальных, копошащихся в сансаре, и они решили из милосердия остаться и помогать другим достигать нирваны. Это даже напоминает мотивчик из Андреевской «Розы мира»: вот не будет мне хорошо, пока самый последний гактунгр не перевоспитается. Но эти слюни можно прихлопнуть, опираясь на другие места из буддийских и даосских источников: «Небо и Земля лишены сострадания, вся тьма вещей для них подобна соломенному чучелу собаки. И мудрый не имеет сострадания, он понимает, что все люди — и родные, и близкие — подобны чучелу собаки», — Дао Дэ Цзин.

К общебуддийским моральным принципам, например, «не убей» применительно к любой живности, чань-буддизм относился весьма снисходительно. Можно заниматься каким угодно делом, не совершая никакого «греха». Будет ли человек наказан — зависит от него самого, т. е. от его отношения к содеянному.

«Если вы хотите видеть суть, отныне вы сами должны стать великими мужами. Но если вы будете проявлять слабость и нерешительность, покорно подчиняться внешним обстоятельствам, то у вас ничего не получится. Будьте хозяином любой ситуации, в которой вы окажетесь, и тогда, где бы вы не находились, всё будет правильно», — Линьцзы Лу.

В даосских притчах в качестве образцов для подражания иногда фигурируют и воры, и палачи. Вообще в системообразующем даосском каноне очень много замечательных формулировок, касающихся морали.

Нравственный релятивизм: «Когда все узнают, что добро — это добро, тогда и возникает зло». «Пытаясь оказать добро другим, мы причиняем им зло».

Отношение к страстям: «Великая страсть иссушает, непоколебимая решимость наполняет силой. Великая страсть делает тебя слабым, непоколебимая решимость — могучим. Великая страсть калечит, непоколебимая решимость возвышает дух. Великая страсть завладевает тобой, непоколебимая решимость делает тебя свободным». Персонально к «самой главной» страсти: «Любовь и благосклонность причиняют одни беспокойства. Любовь делает тебя зависимым…»