* * * Два пенсильванских немца в чёрных шляпах В сиянии окладистых бород Вошли в автобус и уселись важно И благолепно за моей спиной. Через минуту я услышал странный И неприятный щёлкающий звук. Я обернулся — и в корявых пальцах У немцев увидал пустые банки Из-под каких-то минеральных вод. И то и дело кто-нибудь из них На банку нажимал, и та в ответ Прищелкивала. Это продолжалось От Питтсбурга до Вашингтона — больше Шести часов, — и я возненавидел Окладистые бороды, я проклял Старинного покроя сюртуки И шляпы старомодного фасона, И все сентиментальные рассказы О прелестях патриархальной жизни. * * * Леониду Ржевскому Какая-то чушь, какая-то блажь, Какой-то осенний кругом ералаш. Размашисто дерево пляшет чардаш, Рушатся листья у входа в гараж. Ты по бульварам, осень, спешишь, Ты по верандам, осень, снуёшь… Как он неистов — над кряжами крыш — Твой золотистый вертёж и крутёж! Какая-то блажь, какая-то чушь, Ветер в саду учиняет дебош… Всю свою силу на ветви обрушь! Ветер, ты всё оборвёшь, разнесёшь! Ты как мятеж, ты как кутёж, Ветер, по нашему саду идёшь! Всё разгромишь, — ну, так и что ж? Может быть, этим-то ты и хорош! Как напоследок входит он в раж — Клён заоконный, взлохмачен и рыж! Солнечно, осень, меня взбудоражь! Вновь ты стихами со мной говоришь. Вновь мне из дому уйти невтерпёж… Песней своей меня, ветер, утешь! Только ты между ветвями пройдёшь — Сразу же в дереве синяя брешь. Какая-то чушь, какая-то блажь, Красных деревьев идет демонтаж. Сад мой, богатства свои ты отдашь, Вот уже шабашу листьев — шабаш! Листья слетают с деревьев-плакуш Прямо в колодцы небесные луж… Солнечный лист луже отдашь — Вот и готов под ногами витраж! Ветер, ты — нож! Бешено режь! Скомканный куст так неуклюж. Сколько летящих по небу депеш С вечной мольбой о спасении душ! Какая-то чушь, какая-то блажь, Много на сердце разных поклаж — Всякая ветошь, да ложь, да мираж… Какую ты новую ношу мне дашь? Знаю я: скоро, осенняя тишь, К окнам моим ты опять подойдёшь. Может быть, сердце моё навестишь, Может быть, даже смиришь его дрожь. Уже подымается лунная брошь И всё заливает вечерняя тушь. Я знаю: ты, осень, меня уведёшь В какую-то темь, в какую-то глушь… * * * По каменным плитам колёса Стучат все сильней и сильней. Мне город кидает с откоса Букеты вечерних огней. Опять — неприкаянный странник, Бродяга, скиталец — опять Сбежал я от ласковых нянек, Чтоб жажду ночную унять. Крутись подо мною, планета, Летите с боков, фонари! Луны голубая монета, Всю ночь надо мною гори! Я с тихих ушел побережий, Я жить начинаю вразброс! Как будто я шерстью медвежьей В автобусе ночью оброс… Привычный порядок несносен, Я снова пытаю судьбу, А клык вурдалачий из дёсен Уже оттопырил губу, И глаз неуёмные свёрла Горят всё наглей и наглей, А рядом у девушки горло Рассветного неба нежней. * * * Ты на пьесу не сердись, не сердись, Автор пьесы знаменит, знаменит, Автор пьесы — абсурдист, абсурдист, Да и пьеса — динамит, динамит! А на сцене — гастроном, гастроном! Говорят в нем на родном, на родном! По нью-йоркским авеню, авеню К гастроному я гоню, я гоню! Средь Нью-Йорка он залёг, он залёг. (Ионеско носорог, носорог!) Ты на пьесу не сердись, не сердись, Старым пьесам не чета, не чета, Автор пьесы — абсурдист, абсурдист, Не поймёшь в ней ни черта, ни черта! О поэте о большом, о большом, Чьи слова мы бережём, бережём. Чтобы было веселей, веселей — Он справляет юбилей, юбилей, А читатель дорогой, дорогой На планете на другой, на другой… Ты на пьесу не сердись, не сердись, Чепуху в ней говорят, говорят, Автор пьесы — абсурдист, абсурдист, Сочиняет невпопад, невпопад… * * * Ливни, ливни то и дело. Осень очень потемнела. Словно тут прошёл походом По лесам суровый Бог И с размаху, мимоходом Всю листву крепчайшим йодом Основательно прижёг. * * * Ещё есть зал с Крестителем Родена, И в том же зале Граждане Кале, А выставок мелькающая пена Во времени погаснет, как в золе. Осенний дворик. Солнечно и пусто. Филадельфийских клёнов пестрота. И вот они, ворота в рай искусства — Роденовские Адские врата. |
