* * * У самого дома взъерошенным клёном, Мой день, ты ещё надо мною шумишь, И ты, моя улица, хламом зелёным Завалена вся от подъездов до крыш. Земля подо мною крутилась недаром: Нет-нет, да и свалит куда-нибудь вкось, Но хоть ускользала вертящимся шаром, А всё ж уцепиться за край удалось. И около красных заречных закатов, И рвов, и мостов, и холмов, и церквей, Меня в огороженный дворик упрятав, Бушуют косматые толпы ветвей. Кирпичные тучи из труб отработав, По целому небу костры разбросав, За длинным оврагом литейных заводов Грохочут и ночью и днём корпуса. Так что же — вот это моя усыпальница, Гробница моя и мой вечный покой? Вот этой землёй мое тело завалится И станет когда-нибудь этой землёй? А там некрологом не очень подробным Почтят на последнем газетном листке И сделают надпись на камне надгробном Совсем на каком-то другом языке. Мы пушкинским словом бездонно-хрустальным Ещё и сегодня с тобою живём. Так что ж тебе делать со звуком печальным? Так что ж тебе в имени дальнем моём? Зачем же опять я над сеткой железной Тебе посылаю мой теннисный мяч, Мой стих отрешённый, мой крик бесполезный, Подхваченный ветром моих неудач? Так что же мне делать с моею печалью, Чтоб стать ей навеки печалью твоей? Куда я с моими стихами причалю? Скажи мне, куда я плыву без огней? А может быть — ветер попутный со мною, А может быть — я оседлаю волну, А может быть, я, как высокой волною — Высоким стихом до тебя доплесну!.. СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ Мне из Москвы писали (Участвовать пригласив), О том, что хранится в ЦГАЛИ Наш семейный архив. Задуматься есть причина, Что там ни говори. Воображаю, как чинно Выглядит всё внутри. За стёклами в морозилке Хранится родитель мой, Положен с пулей в затылке. Дата: тридцать восьмой. А рядом с отцом на полке Заполнены все места — Сплетни и кривотолки, Доносы и клевета. В отделе того же года Хранится газетный крик. Вырезка — «Враг народа» Болтается, как ярлык. Тут же и комнатёнка С полуслепым окном, Куда меня, как котёнка, Вышвырнул управдом. Наверно, среди архива Им тоже место нашлось — Знакомым, что торопливо При встрече глядели вкось. Тут даже оскал разъярённый Пса, угрожавшего мне, Которого вдоль перрона Охранник вел на ремне, Когда в товарных вагонах, Растянутых на версту, Гуртом везли заключенных Куда-нибудь на Воркуту. И думали вы, что сунусь С воспоминаньями я В архив, где хранится юность Растоптанная моя? * * * Вверху хрусталём и хромом В антракте зажгли звезду. Раскланиваюсь со знакомым В четырнадцатом ряду. А сцена пуста. Не там ли, Вперёд наклонясь чуть-чуть, Просил Офелию Гамлет В молитве его помянуть? Я страх почувствовал некий, Что Гамлет просил о том Уже в семнадцатом веке. Попросит в двадцать шестом. И перед этою тайной, Что столько веков живёт, Я — только совсем случайный Незначащий эпизод, И что искусство мудрее Во многом жизни самой, И что костюм устареет Не гамлетовский, а мой. Что здесь, у самого края Сцены, живущей века, Зрителя я играю, И роль моя коротка. МАГАЗИН ИГРУШЕК Магазин игрушек. Сколько погремушек! Прямо из окошек — Выставка матрёшек. Вон дрыгун, вон прыгун, На верёвочке вертун! Рядом с этим дрыгунцом — Пограничник с ружьецом. Вон пожарник в каске, Куколка в коляске. Крашеные кубики Для дошкольной публики. А у самых у дверей — Деревянный воробей: Заведёшь ключом пичужку — Чик-чирик да скок-поскок. Продавец продаст игрушку, Запакует в коробок. Жизнь сегодня подытожа, Сделал вывод я один: Жизнь совсем была похожа На вот этот магазин. Был дрыгун я, был прыгун, Был я по миру скакун, А за мной, за дрыгунцом — Пограничник с ружьецом! От него я тягу дал, Удирать я был удал! И среди путей-дорожек Моего житья-бытья На хорошеньких матрёшек Как засматривался я! Жизнь горела, жизнь пылала, Жизнь меня кидала в жар, И пожарников немало Заливало мой пожар! Несмотря на эти встряски, Я нисколько не тужил, — Я дитя возил в коляске, Дом из кубиков сложил. И теперь я — ей-же-ей — Деревянный воробей! Есть какой-то голосок: Завожусь я на часок! Мой последний вечер — вот он! Мрак вокруг меня глубок. Очень скоро буду продан: Запакуют в коробок! |