— А что мне было делать? А ты бы поверил во всю ту чушь, что говорили мне? В то странное сообщение, что пришло на мой ПДА с недельным опозданием, извещая о твоей смерти где-то в северной Зоне? Это все было похоже на жестокий розыгрыш…

— Однако, это правда…

— Абсурд, — Художник не смог сдержать истерический смех, рвавшийся наружу, — Да, мы где-то в пределах северной Зоны, но ты жив! Ты сидишь передо мной! Я тебя вижу, чувствую и слышу твое дыхание!

— А что если я скажу, что это все всего-навсего плод твоей фантазии? — с издевкой в голосе произнес Филин.

— Я дам тебе в морду.

Братья искренне рассмеялись, утирая выступившие слезы, будто ничего и не было. Ни обиды, ни преследующего повсюду чувства вины, ни страшной давящей боли, которая даже если порой и исчезала, то оставляла вместо себя холодящую и сводящую с ума пустоту. Все было как раньше… Почти.

— Где мы? — спросил Художник, и смех тут же утих. Братья обменялись внимательными изучающими взглядами — оба они знали, что рано или поздно этот вопрос все же прозвучит, но каждый из них, как мог, оттягивал этот момент.

— Я… это тяжело объяснить, а еще сложнее принять на веру, — Филин встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна, — Ты еще не любовался местными красотами? Нет? Тогда и не стоит. Я сам устрою тебе экскурсию. Одевайся. Возьми вещи в шкафу, я приносил сюда кое-что специально для тебя.

— А моя экипировка?

— У нас есть здесь один местный умелец, он взялся кое-что подлатать. Жаль, что врачей здесь толковых нет, — Филин кивнул на Художника и тот не сразу понял, что он имеет ввиду. Лишь теперь сталкер заметил, что его правая рука туго перебинтована, начиная от локтя и заканчивая пальцами. Осторожно пошевелив ей, он почти не почувствовал боли. Ощущения были какими-то странными — будто конечность онемела и теперь плохо слушалась хозяина.

— Что со мной? — спросил Художник, замечая, как брат упрямо избегает его взгляда. — Говори, черт бы тебя побрал! Ну же!

— У тебя серьезно повреждена кисть руки. Ожог. Не знаю, как так получилось. Кроме того, ты лишился трех пальцев… Сожалею, но мы не смогли ничего сделать… местная медицина…

— Беспалый художник, не получивший признания, — усмехнулся сталкер, внимательно разглядывая поврежденную руку. — Обрез… он будто взорвался в моей руке. Оружия совсем не осталось. Я отлично подготовился, но… Этот рейд должен был быть намного легче. Будто сама Зона сопротивлялась, нежилая пропускать меня сюда.

Филин так и не смог посмотреть в глаза брата, продолжая все также стоять у окна. Художник подошел к шкафу и, отыскав заранее приготовленные вещи, стал медленно одеваться. С непривычки у сталкера все буквально валилось из рук и приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы справляться одной рукой. От помощи брата мужчина поспешно отказался.

— Ну, пойдем? — произнес Филин, поправляя на брате не по размеру большой пуховик. — У нас тут стрелять не принято, так что можно обойтись без бронежилетов и прочей военной амуниции.

Художник первым покинул комнату и, толкнув казавшуюся непомерно тяжелой утепленную дверь, вышел на улицу. Уже давно наступила вторая половина дня. Солнце, столь непривычное для Зоны, светило уже не так ярко, однако достаточно, чтобы заставить сталкера зажмуриться после сумрака, царящего в помещении. Но стоило только мужчине прикрыть рукой глаза, как он тут же почувствовал неладное — что-то ослепительно яркое, напоминающее молнию, которую испускает «Электра», пролетело совсем рядом в паре дюймов от лица сталкера. Рефлекс, заложенный где-то глубоко в подсознании, сработал мгновенно, не дожидаясь реакции медлительного мозга — Художник резко присел и, чуть-чуть подавшись всем телом, перекатился в сторону. От таких резких движений взбунтовался весь организм — раненую руку будто вспороли ножом, ее пронзила адская боль, которая тут же отозвалась в глазах ослепительной вспышкой.

А дальше произошло то, что заставило сталкера содрогнуться всем телом — одна из молний ударила мужчину в лицо. Сердце екнуло, все случилось настолько быстро, что осознание происходящего пришло лишь потом, спустя несколько секунд. По лицу будто провели наждачной бумагой, кожу обожгло, но эти ощущения были далеки от того, что должен чувствовать человек, когда в него попадает молния.

На мужчину обрушился шум и гвалт, царящий вокруг, словно кто-то прорвал невидимую завесу вакуума, отделявшую Художника от внешнего мира. Крик, смех, одобрительные возгласы и просто чья-то неразборчивая речь — весь этот хаос был чужд для Зоны и обитающих в ней людей. Пораженный сталкер осторожно смахнул с лица остатки снега, который уже начал таять. Затравленно оглядевшись по сторонам, он рефлекторно зацепился взглядом за знакомое лицо — Филин стоял буквально в двух шагах от него и смеялся, даже не пытаясь скрыть обуревавшие его эмоции. А Художник, наконец, понял, что происходящее вокруг не плод его больной фантазии — их окружали люди! Огромное количество, по меркам Зоны, мужчин, женщин и детей сновало вокруг — кто-то просто бродил от дома к дому, кто-то оживленно переговаривался или просто дурачился, а кто-то уже ощутимо покачивался, мечтая поскорее добраться до дома. Они были в деревне! В настоящем ЖИВОМ поселке. Судя по всему, люди здесь рождались и умирали, радовались и грустили, да что там, просто жили, не обращая внимания на тот хаос, что царил за чертой их спокойного мирного существования. Стоит ли говорить, что подобные вещи были чужды проклятой Зоне.

По коже сталкера пробежали мурашки. Этого просто не могло быть. Проще было поверить в то, что он сошел с ума, чем в то, что где-то совсем рядом, в повсеместном аду Зоны, могла сохраниться настоящая жизнь.

Стайка ребятишек, до этого с успехом обкидывающая снежками двери дома бабы Маши и залепившая парой удачно вылепленных снарядов в Художника, с радостным криком разбежалась, не дожидаясь, пока странный валяющийся в снегу дядька придет в себя и кинется драть им уши. Лишь один мальчик лет восьми задержался около Филина и, потупив глаза, произнес:

— Дядя Саша, вы ведь не расскажете маме, что мы тут… ну, мы больше так не будем! Честно-честно!

Дядя Саша усмехнулся, но тут же придал лицу строгое выражение и с напущенной серьезностью в голосе сказал, потрепав ребенка по щеке:

— Сам ведь понимаешь, что нельзя, а все туда же. Лучше бы матери по дому помог. Да ладно, что это я. Праздник все-таки. Беги, веселись, но пакостить больше не смейте, иначе… — Филин погрозил мальцу пальцем.

— Не будем! Честное слово! — ребенок уже было повернулся и собрался бежать к друзьям, как вдруг задержался. По его поведению было понятно, что он хочет что-то спросить, но никак не решается озвучить вопрос.

— Ванька, ты давай не темни и не мямли. Хочешь что-то спросить — говори, — Филин присел на корточки и, щелкнув мальчугана по носу, с улыбкой подмигнул ему.

— Дядя Саша, а это правда ваш брат? — с серьезным видом спросил Иван, кивая в сторону Художника.

— Правда.

— Тот самый, которого вы так долго ждали и про которого не любили рассказывать?

— У меня только один брат, значит, получается, что тот самый.

— А он уйдет или останется? — спросил Иван, на лице читалось непомерное любопытство. Так и не дав Филину ответить, он вдруг добавил: — Ну как все… вы же рассказывали…

— Маленький ты еще, такие вопросы задавать. Захочет, уйдет, а нет, так его гнать никто не будет. Он взрослый человек и сам может принимать решения. Ну, все? На этом допрос, считаю, закончен.

— Нет, я еще хотел спросить. Вы… мама просто волнуется. Вы скоро к нам придете?

В этот момент Художник не смог сдержаться и улыбнулся, борясь с желанием засмеяться в голос. И плевать ему было на то, что его брат, вмиг покраснев, окинул его испепеляющим взглядом.

— Так, Ванька, иди к друзьям, иначе я прямо сейчас отведу тебя к матери и пожалуюсь на твое поведение, — Филин, не слушая оправдания Ивана, повернул его и подтолкнул в направлении стоящих неподалеку друзей.