— Завтра Рождество — равнодушно подумал Могила. — Весь мир будет праздновать, ёлочки-подарочки, прочая ерунда. А здесь это будет такой же обычный день, как и все другие. Вот выполню заказ, получу бабки — половину через Сидора переведу жене и залягу на дно на недельку-другую. Пора бы и отдохнуть маленько.

Заметив движение он поднял бинокль и начал рассматривать вновь прибывшего. Круглолицый парень лет двадцати осторожно шагал, тщательно кладя ноги след в след прошедшим здесь раньше. Крепкое телосложение, голубые глаза и добродушное, румяное от мороза лицо делали его очень привлекательным. Он, родимый! Клиент прибыл, пора за работу! Могила поднял снайперку и прицелился. В прицеле колыхалось лицо бодро шагающего молодца. 500 метров, 400 метров, ещё немного и расстояние будет идеальным. Одна пуля над левой бровью и проверочный выстрел в грудь. Этот почерк знают все в Зоне. Палец напрягся на спусковом крючке. Могила затаивая дыхание приготовился к выстрелу. Но прошла минута, а выстрела всё не было. Киллер смотрел на молодое и жизнерадостное лицо жертвы, и ему вдруг стало очень противно от того, что он готовился сделать. Отвращение к самому себе захлестнуло его, остатки совести восстали против убийства молодой, начинающейся жизни. Сколько он их уже загубил? Сотню? Две? И сколько ещё загубит, равнодушно нажимая на спуск, пока кто-то однажды не закажет его убийства. Какой смысл продолжать такую жизнь? Воспоминания нескончаемой череды совершенных им убийств страшной массой навалились на душу. Могиле от отвращения к самому себе стало физически плохо, тошнота подступила к горлу. Никогда такого с ним раньше не случалось. Палец на спусковом крючке то расслаблялся, то напрягался вновь, но в конечном результате киллер убрал палец с курка и отложил винтовку в сторону.

Клиент давно ушёл, а наёмный убийца сидел всё в той же позе, что и час тому назад, погрузившись в глубокое раздумье. Из оцепенения его вывел низкий рокот и толчок, от которого затрясся весь ветхий сарай. Могила выглянул наружу и удивлённо констатировал, что на севере собираются отливающие багрянцем свинцовые тучи, а ветер всё энергичней расшатывает полугнилую крышу. Расценить эти явления можно было только по одному — скоро будет Выброс! Эти умники из Центра опять ошиблись на целые сутки! Чёрт бы их побрал, ублюдков! Могила быстро достал карту и начал искать убежище. Сарай, на чердаке которого он находился, не мог защитить даже от дождя, каждая вторая доска отсутствовала, и в дырках свободно гулял ветер. По подсчётам до выброса оставалось максимум час, а поблизости никакого убежища не значилось. Единственным объектом, достижимым за столь короткое время и дающим надежду хоть на какое-то укрытие, был старый монастырь. На карте вокруг развалин был обозначен небольшой лесок с не очень приятным названием — Парк Мёртвых Сталкеров.

— Ни хрена себе названьице! — хрипло выругался Могила надеясь, что звук собственного голоса прибавит ему решительности. Но, за неимением альтернатив, сталкер мгновенно собрал свои манатки и слез по скрипящей лестнице на землю. Определив направление, он трусцой бросился бежать. В таком темпе Могила мог продвигаться долго и быстро, практически не уставая. Подгоняемый нарастающим грохотом и усиливающимся ветром, киллер постепенно наращивал темп. Вломившись в лесок, он не осматриваясь пробежал в самую его середину, где на карте мигал маркер старого монастыря. Когда, запыхавшись, он наконец достиг нужного места, то от зрелища остановился, как вкопанный. Монастыря, как токого, практически не было, только несколько больших, замшелых камней и фундамент старой церкви выделялись под снегом. Никакого убежища и в помине нет. Могила ступил на фундамент, и, найдя камень повыше, удобно уселся. Положение вещей не оставляло никаких сомнений относительно ближайшего будущего.

— Всё, голубь сизокрылый, вот и конец твоего пути! — подумал киллер. — Хотя может так будет и лучше, уж если ты обзавёлся этой отвратительной болезнью, называемой совесть, и не смог выполнить заказа. Потерявшему нюх старому сторожевому псу лучше самому уползти куда-нибудь и мирно издохнуть, не дожидаясь пока кто-то пристрелит за ненадобностью. Небо, видать, смилостивилось над тобой и быстро избавит от мучений!

В нарастающем грохоте и свисте радиоактивной бури он с трудом прикурил сигарету и небрежно отбросил в сторону винтовку, как совершенно не нужную уже вещь. В глазах начало двоиться и закружилась голова. Скоро пойдут галлюцинации, и будет больно, а потом всё — конец. Взгляд обречённого на смерть случайно упал на одну из плит, составляющих пол бывшей церкви, и сталкер с удивлением заметил, что на ней, в отличии от остальных, снег растаял. С минуту тупо смотря на это явление, Могила наконец понял — погреб! С лихорадочной скоростью выпотрошив рюкзак, он извлёк большую отвёртку и бросился к гранитной плите. Цемента в щелях не было и, сумев подцепить инструментом край, он с натугой подсунул под неё сначала одну, а потом и другую руку. С большим трудом подняв тяжеленный камень в вертикальное положение он заглянул в лаз. Вглубь вели узкие каменные ступеньки. Швырнув в дыру снарягу, Могила на подгибающихся ногах, шатаясь и спотыкаясь, бросился в тёмный проём. Пытаясь захлопнуть за собой дверь он немеющей рукой рванул на себя верхний край плиты, от чего тяжёлая заслонка рухнула вниз, гулко упав в свою нишу и больно ударив его по голове. Оглушенный ударом сталкер скатился вниз и без сознания распростёрся на полу.

Полчаса спустя человек застонал и перевернулся с живота на спину. Могила сел и осмотрелся. Рядом с ним валялся шлём с приплющенной макушкой. Хороший был шлём. Большой, сухой подвал имел высокие сводчатые потолки, выложенные из красного кирпича. В одном углу мерцало слабое золотистое сияние. Подойдя ближе к источнику света, он увидел, что на задней стене висит распятие величиной в рост человека, а перед ним зажатый в старый подсвечник мерцает артефакт Ночная Звезда. Постояв четверть часа, человек, не сказав ни слова, ушёл в темноту и вернулся с рюкзаком. Достав из него провизию, он уселся напротив креста и начал ужинать. Вой и свист Выброса сюда еле проникали, было очень тихо. Поужинав, Могила достал свою флягу с абсентом и сделал большой глоток. «Сегодня нажрусь как никогда! Буду глотать этот сладкий яд, ожидая щелчка в голове, после которого обычно приходит беспамятство и хоть на короткое время избавит меня от воспоминаний!» Сидя на полу в полусумраке и всё больше пьянея, Могила не мог избавится от чувства, что статуя Христа смотрит на него живым взглядом. Он отвернулся. Но и это не помогло. Укоризненно-добрый взгляд напоминал ему взгляд бабушки, когда та корила непутёвого внука за новое хулиганство. Он ушёл в самый задний угол, но и там чувствовал преследующий его взор. Наконец нервы не выдержали, и сталкер подбежав к распятию, пьяным голосом закричал:

— Ну, чего ты вылупился?! Что ты от меня хочешь?! Я не могу сделать не случившимися свои убийства! Не могу изменить прошлое! Ты прав, я ничтожество, моральный урод, убийца-кровопийца, и нет мне места на земле! Нет прощения и пощады для таких, как я! А я и не прячусь! Вот, я стою перед тобой, и отдаюсь на твой суд! Убей же меня, не мучь дольше. Убей и брось душу в ад. Она и так уже одной ногой там. Убей!.. Или если ты способен на чудо, то прости меня!

Совершенно охмелевший человек сделал ещё два больших глотка и свалившись с ног мгновенно уснул.

Могиле снился на удивление реалистичный сон. Звали его Могилёв Виктор Павлович и он с сыном гулял на берегу моря. Было прекрасное утро, солнце окрасило розовым тонкую вуаль облаков. Могила помнил, что такое уже однажды было. Шесть лет назад они отдыхали на Канарских островах целый месяц. Только тогда сыну было четыре года, а в этом сне ему на вид было около десяти. Мальчик, бегающий на линии прибоя, поднял взгляд и увидел своего отца. Глаза его расширились и он с радостным лицом и с раскинутыми для объятий руками бросился бежать в сторону Могилы. Упав на колени Могилёв обнял и что было сил прижал с груди сынишку, покрывая поцелуями его лоб и глаза. Мальчик захлёбываясь слезами всё время спрашивал: