Женщина лишь усмехнулась. Но стоящие рядом нахмурились. Едва уловимый жест рукой — и мужчина вскинул кисть, радужный осколок вспыхнул перед глазами. Огонек дернулся в сторону, машинально выставил руки, защищаясь.

…Нож-осколок ударился о голубую сферу, возникшую вокруг Огонька, и отскочил, со звоном ударился об пол. Погас. Сфера мерцала несколько мгновений, как показалось подростку — угрожающе. Потом исчезла. Так, как и тогда, при обвале…

Было очень-очень тихо.

— Ши-алли! — хрипло проговорила женщина. — Я поражена… Но как? Почему? — Замолчала, глядя на Огонька, словно на что-то не могущее существовать в природе. Немного справившись с изумлением, проговорила задумчиво: — Он пригодится… весьма пригодится. Уведите… В Ауста… да, пока пусть побудет там. Выделите комнату…

Огонька увели, наконец дали вымыться и переодеться. Он попросил, чтобы волосы ему оставили примерно длиной до середины спины, остальное отрезали — и заплел наспех косу по-южному. Накормили и оставили одного в маленькой комнатке. Вместо дверного полога тут была настоящая дверь — легкая, из сплетенных прутьев; ее заперли на засов. Наверное, даже Огонек мог бы выломать такую дверь — только зачем? Сам рвался на север.

Полукровка огляделся, первым делом заметил кровать. Как раз кровать ему и была нужна; впрочем, и пол сошел бы, лишь бы не холодный. Рухнул на постель и заснул мертвым сном.

Проснулся, ощутив чье-то присутствие.

Рядом стояла девчонка. Примерно на год помладше Огонька, смуглая — но кожа тонкая, почти видно, как кровь под ней бежит; голубоватая жилка на виске… с длинными косами, в узком сиреневом платье без рукавов. Эдакий цветок лесной, всю жизнь росший в тени.

Огонек сел на кровати, протер глаза.

— Здравствуй. Ты кто?

— Я Атали. Моя мать привезла тебя сюда. Я пришла, чтобы поговорить с тобой.

Она смотрела с немного свысока, отстраненно и с любопытством — и любопытство это просвечивало сквозь маску «взрослой». А в ушах ее были серьги — пушистые шарики из белых перьев, на бронзовой цепочке; они качались, но не звенели.

— Скажи, ты в самом деле прошел такой большой путь? Один — по лесам, с юга — через племена дикарей?

— Да.

— Тогда, полагаю, ты не откажешься рассказать о том, что видел… Ведь ты пробыл на юге достаточно долго?

— Да. Был, — меньше всего хотелось рассказывать северянам о юге. Если бы просто любопытными были, а то… словно сколопендру рассматривают, и противно, и страшновато, а тянет взглянуть.

— Расскажи, — девочка уселась на подоконник, обхватив колени руками, — Я много читала, но не видела ни одного — даже в Шема и Уми еще не брали меня. Те, кто наделен Силой Тииу… о них рассказывают одно и то же. Правда, они настоящие чудовища?

— Они… да, они страшные. Те, кто стоит высоко, — нехотя признал Огонек. — А других я толком не видел.

— Ты сумел удивить мою тетю. Она сказала — порой и на дороге можно подобрать полезное, и среди кучки камней отыскать золотое зерно. Правда, что за зерно, она не уточнила, — огорчение плеснуло в голосе.

— Да ну? — передразнил чуть насмешливо. — Тетя — это с косой? Что же, она тут самая главная?

— Лайа… моя тетя, и Лачи, он из Хрустальной ветви. Она говорит, что ты странный. Нечасто видим полукровку с Силой; собственно, и самих полукровок я не видела ни одного… — Девочка вскинула блеснувшие любопытством голубые глаза. — А ты совсем такой же, как мы. Ты в самом деле обладаешь такими способностями, чтобы удивилась даже Лайа?

Огонек с усмешкой подумал — видно, тетя не больно откровенна с племянницей. Но она… ничего вроде. Хотя говорит непривычно — напевно, и длинно.

— Я мало что могу. Но полукровка, у которого Сила, диковинка, так? Скажи лучше, что за гадость в меня полетела?

— А! Так ты сам не знаешь? Мы видели очень сильную защиту, лучшую из возможных… ее хватило, чтобы удержать «радужный» нож, брошенный одним из нашей Опоры. Знаешь о ножах этих? Они вспыхивают осколками радуги, когда срываются с ладони владельца…

— Нет. Ты по-человечески объясни, — вздохнул Огонек.

— Жизнь в теле — поток, который нетрудно остановить, как плотиной перегораживают реку. Можно остановить навсегда, а можно вскорости разрушить плотину, и жизнь потечет дальше, свободная. Нож радужный убивает, если захочет хозяин его — конечно, если тот, в кого полетит осколок, не ставит щит. Или ставит, но слишком слабый.

— Значит, если бы я не смог защититься, я бы умер? За что, интересно? — Поджал ноги, обхватил их руками, напрягся.

— Ты бы покинул тело… лишился сознания. Не думаю, что тебя убили бы, — поморщилась, смешно, словно белка повела носиком, — Ты вызвал гнев. Больно уж нагло ты себя вел, говорят. Потом бы тебя вернули к жизни.

— Ах вот как… Потрясающая доброта. И вы все умеете вот так… бросаться осколками?

— Не все. Это оружие воинов.

— А все это — Тейит? — с трудом вспомнил слово. Кайе говорил проще — Крысятник.

— Это наш город, — кивнула Атали. — И его окрестности — все это Тейит. Горы ближе всего к небу, так же, как Астала — к Бездне, так говорят. А ты постарайся вести себя вежливо — скоро тебя позовет моя тетя… может, и Лачи там будет. — При этом имени мордашка девочки снова сморщилась.

— А почему тебя ко мне пустили? — поинтересовался Огонек. Он не разобрался еще, пришлась ему по душе эта странная девчонка или же нет. Забавная… косу в пальцах вертит, кончик в рот тянет — как маленькая. А глаза вроде неглупые.

— Потому что я племянница Лайа. И мне интересно. Расскажи мне про юва…

— Да тебе-то они зачем? — вздохнул. Все тело ныло после восьми дней пути чуть не бегом за грис.

— Жаль тебе, что ли? — возмутилась девчонка, и медлительная напевность на миг покинула ее речь.

— А тебе не приходит в голову, что я не хочу о них говорить? — отозвался резко. Атали примолкла, покусывая косу.

— А этот… оборотень, какой он? — не сдержалась; любопытство так и слышалось в голосе девочки. — Говорят, последний такой родился больше ста весен назад… и умер еще ребенком.

— Он… Разный, — неохотно ответил Огонек. Вот уж о ком точно говорить не хотел… и молчать не мог. — А ты-то что знаешь о нем?

— Я знаю, что все, способные использовать Силу, идут к ней как мы — чисто, или как юва — с помощью страсти, неважно, какой. Мы — и они — используем ключ от двери, которую каждый раз приходится открывать. Кому-то это дается совсем легко, кому-то много тяжелее. А тот… для него дверь распахнута. Через него темное пламя выходит в мир. — Атали вздохнула. Как большая, с усмешкой подумал Огонек. Но слушать высокий голосок было приятно.

— А что еще?

— Еще? Ничего. Сила южан сводит их на уровень зверя, который повинуется только инстинктам. А пламя, само выходящее из дверей… Кем должен быть носитель его?! Неужто может существовать такая жестокая тварь, как о нем говорят?

— Мне трудно об этом, — признался не ей — самому себе.

— Почему?

— Пойми… я разное видел. Знаю — все, что о нем говорят, правда. Но со мной он был не таким. То есть… разным он был.

Рука невольно скользнула вниз, тронула зажившие шрамы — не видно под тканью. Вспомнились поездки на грис, звонкий смех его самого и мелодичный, грудной — того, оборотня. Как он со смехом обстреливал мальчика желтыми сливами, уворачиваясь от таких же, как Огонек пел ему на закате, и лицо айо было детским почти… Потом бок заныл — давно затянулись раны, а все еще больно…

— А каким? — требовательно спросила Атали.

— Разным… — Огонек закрыл глаза, и рядом нарисовалось лицо, губы отчаянно шепчущие «я и с ними пытался…» — Мелькнула мысль — и зачем это все? Она не поймет. И стараться не станет. Закончил безнадежно-неловко:

— Он даже врать не умеет.

— Уж это ему было не нужно, — рассмеялась Атали. — Подумай сам. Врут, когда больны на голову или когда боятся. А у тебя он вызывал страх?

Огонек улыбнулся невесело:

— Он способен вызвать страх и у камня. А у вас в городе есть полукровки? — предпочел сменить тему.