— Напротив… разумно. А некоторых своих защищают чересчур рьяно! — сердито проговорил оборотень. — Вот, например, Эниль давно было бы убить пора… из-за ее «доброты» половина грис болеет! Та, с сахаром, помнишь?

— А объяснить ей, ну, не дурочка же?

— Объяснить! — с непередаваемым выражением откликнулся Кайе. — Так они попрошайки… смотрят жалобно, а у нее сердце тает!

— А она видела когда-нибудь больную грис?

— Хм… — юноша задумался. Потом просиял.

— Ты умница! Она у меня получит…

Огонек подумал, а стоило ли давать подобный совет? Похоже, энихи способен последовать ему на свой лад…

Лес казался огромным и диким, но звериные тропинки встречались часто. Время от времени попадались молчаливые длиннохвостые птицы с перьями ярких расцветок. Кайе тоже как-то притих.

Вскоре им попались заросли орешника, окружавшие небольшую поляну. Огонек сорвал орех и попробовал укусить — тот был весьма твердым. Разгрыз все-таки, хоть и с трудом — внутри обнаружилось очень ароматное и сладкое зерно. С наслаждением надкусил, выгрыз сердцевинку.

— Да ты сам сладкоежка, не лучше грис! — фыркнул Кайе. — Такие есть… червячки ореховые. Они как раз внутрь забираются…

— Червячки?! — Огонек выронил орех.

— Что, не по вкусу? — рассмеялся заливисто.

— Лучше найди чего-нибудь поесть, — вздохнул Огонек. — Орехи — хорошо, но еще бы…

Кайе косо взглянул из-под разлохмаченной челки:

— Устал? Хочешь вернуться?

— Есть я хочу!

Юноша спрыгнул с грис — так внезапно, что Огоньку поначалу показалось, свалился. А в следующий миг оказался уже подле него, положил руки на спину Пены, стоя к Огоньку вплотную.

— Чудесно. Хочешь? Ищи, лови!

— Я не умею!

— Это лес, он слова «не умею» не знает! Ты же сюда дошел!

— Дошел, — задумался Огонек. Спрыгнул наземь. Прислушался, втянул носом воздух. Сказал смущенно:

— Порой мне кажется, что я то растения узнаю, то еще что понимаю о лесе. Но ведь неоткуда.

— На этой поляне у двух растений съедобные корни. У двух ядовитые, — негромко проговорил айо. — Пробуй понять, к чему потянет тебя?

Огонек обошел всю поляну, мучаясь у каждого цветка, чуть не у каждой травинки. Потом со злостью на собственную беспомощность, чуть не со слезами сказал:

— Не знаю я ничего! Вот эту гадость точно есть не буду! — указал на низкий кустик с лиловыми цветочками-звездочками и большими ажурными листьями.

— А хорошо, — низким, задумчивым голосом откликнулся кана. — От этого растения у тебя судороги бы начались, как у грис от сахара. Запомни его.

— Ой, — тихонько сказал Огонек.

Кайе поймал крупного кролика. В виде энихи охотился, скрывшись с глаз полукровки. Из седла извлек нож в черных ножнах, быстро снял шкурку с добычи. Костер разжег просто — руку протянув над сухими сложенными былинками, а потом уже подбрасывал толстые ветки.

— Странно смотреть — ты и огонь по раздельности, — сказал мальчишка. — А если в костер руку положишь?

— Я пока в своем уме.

Поев, отдыхали, спорили, глядя на облака — кто проплывает по небу? Потом все же собрались возвращаться.

Сумерки становились все гуще — по лесу погуляли хорошо… Огонек озирался.

— Вечереет… А ты тут не заблудишься, Кайе?

— Я не могу заблудиться. Я — кошка, не забывай этого.

— Предпочитаю тебя человеком, — одними губами откликнулся Огонек.

— И слух у меня тоже хороший.

Кайе умчался вперед. Огонек подумал, что обидел его, но кана скоро примчался с веткой, усыпанной сиреневатыми почками.

— На. Обостряет все чувства, только больше одной почки за раз не жуй. Начнешь от любого шороха вздрагивать. Так и свихнуться недолго.

До самой Асталы добрались, когда темнело — массивным силуэтом над домиками вставала Башня-Хранительница.

— А что она значит? — спросил Огонек, не сводя глаз с ее огромного темного тела.

— Ее построили первые поселенцы долины… когда заложили Асталу. С нее далеко видно. Хочешь?

— Конечно! Я не думаю, что боюсь высоты, — засмеялся подросток, встречая полный сомнения взгляд. И сам себе поверил.

Еще не смерклось, однако небо было — черное почти, и на западе ярко-оранжевая полоса становилась все уже. Подростки неторопливо ехали по улицам, и Огонек чувствовал себя хорошо — никто толком не мог разглядеть ни его, ни спутника. Не страшно от взглядов ему самому… и не бледнеют при виде Кайе Тайау.

Наконец перед ними выросла башня — огромная, из невероятно гладкого камня.

— Ох, какая большая! — вскинул голову Огонек.

Издалека башня казалась не столь внушительной, но вблизи… Массивная, и неуловимо напоминающая барабан — словно может в любой миг заговорить, рокочуще-гулко. Понизу ее, примерно на высоту человеческого роста, шли черно-рыжие узоры из другого камня. Можно было различить зверей, людей и символы стихий в этих узорах.

Подъехали к решетке, за которой стояла стража — двое воинов в черном, казавшиеся ожившими узорами башни.

— Ну что? Ты, кажется, неплохо управляешься со стражниками? На Атуили ты их разогнал. Давай!

— Спасибо, ты уж лучше сам, — Огонек невольно передернул плечами.

— Не размениваешься на мелочи? — хмыкнул тот. — Ладно, не злись…

Их пропустили мгновенно. Вошли в темный коридор — кажется, факелы торчали в держателях, назажженные. Огонек шел за старшим — след в след. Южанин взял его за руку на всякий случай — появились ступеньки. А вот они светились едва-едва. Шли долго. Впрочем, лестница была удобной. Огоньку было неожиданно хорошо — и тревожно немного. Он не видел, куда его ведут, но рука, держащая его руку, была надежной, горячей и крепкой. Раньше он боялся темноты, но рядом с Кайе мысль о страхе перед темнотой казалась невероятно нелепой. Было бы чего бояться…

Внезапно в лицо ударил ветер — поднялись на вершину. Огонек огляделся.

Высоко. Так высоко, что трудно в это поверить — с одной стороны тьма, с другой — узкая полоска заката, уже малиновая. Астала — огни. Леса… Река. Вдалеке горы. Тошнота подкатила внезапно, голова закружилась. Огонек судорожно вцепился в руку юноши рядом. Оказывается, высота — это страшно. Очень страшно. Она заманивает, затягивает, чтобы ты упал… и мокрым пятном застыл на камнях.

Пришел в себя, когда его отвели от края. В центре площадки ужас отпустил; правда, мальчишка старался не думать о том, сколь высоко они сейчас находятся.

— Ты боишься высоты? — спросил Кайе.

— Да… похоже на то, — несколько хрипло откликнулся Огонек. — Там, у эльо, башня тоже была, но куда ниже, и на самый верх я никогда не поднимался. А эта… она как будто дрожит. Вот-вот скинет.

— Она просто дышит, глупый, — рассмеялся южанин. — Она живая. Раньше она оберегала нас… тех, кто пришел сюда из Тевееррики. Пела, когда опасность, да и сейчас порой поет, если беда близко. И просто так часто, особенно на закате. И плачет, если погибли многие. Правда, этого я не слышал.

— Красиво поет? — спросил Огонек, невольно напрягая слух.

— Да. Низко так… словно ветер гудит и бронза.

— Красиво… — мальчишка опустился на колено, коснулся холодных камней. Почудилось — запульсировали под рукой. — А ты хорошо говоришь, — вздохнул. — Похоже, любишь ее. Таким я тебя не видел.

— Каким же видел? — ровные белые зубы сверкнули на темном лице.

— Ты… разный. Кана и есть. Бывает, лицо у тебя, а бывает — звериная морда…

Огонек напрягся, ожидая резкого слова или удара, но Кайе расхохотался.

— А с другой стороны — хвост…

Небо, казалось, совсем рядом. Подросток вскинул голову, рассматривая звезды. Голова вновь закружилась, и он охнул невольно.

— Звезды так близко. Страшно… Словно падаешь в небо.

Стемнело почти, на башне стало неуютно — ветер пронизывал до костей. Горячая рука обняла Огонька за плечи. Он замер, сердце застучало очень быстро.

— Не упадешь.

— Она хочет этого, — пробормотал Огонек, вздрагивая. — Она… — опомнился, оглянулся — белки глаз оборотня поблескивали в свете звезд, а камни под ногами казались очень ненадежной опорой.