Огонек вскинулся — рядом стоял пожилой человек, с властным лицом, в простой темной одежде из мягкой тонкой шерсти — длинной одежде, запахнутой — не как у Кайе. Его волосы были повязаны полосатым платком — видимо, так у них тоже носили. А следом на тропинку шагнул Къятта.

— Так, — заговорил человек, глядя на Огонька. — Ты, значит?

Мальчишка вскочил, вмиг пересохшее горло выдало наполовину невнятные звуки:

— Я… я Огонек, али…

— Этот его уже выпустил, — проговорил Къятта голосом, в котором сквозило желание свернуть кому-нибудь шею. Желательно младшему брату.

— Он чист, — Кайе поднялся, положил руку Огоньку на плечо, (показалось — рука горячее стала) — И он мой. Память… ну ее, ни к чему. И… и все, довольно!

Пожилой человек нетерпеливо двинул рукой, веля молчать внуку и говорить Огоньку. Он то ли не обратил внимания на слова Кайе, то ли намеренно показал, что не желает принимать их всерьез.

— Я полукровка, и ничего не помню, — сказал подросток тихо: — Эсса далеко… вы меня примете, Сильнейший? я быстро всему учусь, и буду делать что велят…

— Да такие, как этот, не сгодятся даже в мусорщики… — голос Къятты был прямо медовым. — Ты ведь выяснил, братишка, почему это чучело несло такую чушь? Неужто совсем пустота?

— Да! То есть ничего важного! — с вызовом и совсем не убедительно выкрикнул Кайе, почти с ненавистью покосившись на брата.

— А где же тот уканэ?

— Тот, снявший браслет, дедушка. Чего мне было ждать? В Бездне!

Тот, кого назвали, дедушкой, кивнул — поверил, видимо. Неужто настолько доверчив? — подумалось Огоньку, — Или его нечаянный покровитель не лжет никогда, поэтому в голову не пришло? Но ведь он знает, что ничего не прочли, и сам говорил… почему он вступился за меня?

— Жаль, северяне покинули нас, — веселье прозвучало в голосе пожилого — не похоже, что он всерьез испытывал сожаление. — А то бы захватили с собой подарочек.

— А они бы… могли сделать так, чтобы я вспомнил? — холодея от собственной наглости, пролепетал Огонек.

— Может, и нет. Не наша забота.

Оглядел Огонька, качнул головой и проговорил задумчиво:

— Но пусть живет — ребенок.

— Ребенок?! — очень тихо и очень отчетливо переспросил Къятта. — Он старше, чем кажется. Ему около четырнадцати. В его возрасте… — глянул на брата. Юноша сжал пальцы на плече Огонька, похоже, непроизвольно — острыми ногти были. От боли найденыш едва не закричал.

— Не пущу никуда! Посмей только тронуть! — раздалось над ухом шипение дикой кошки.

— Стоило бы матери поручить чтение памяти, а не какому-то… — ровно проговорил Къятта.

— Я знаю, что делаю!

Пожилой вскинул ладонь между братьями.

— Тихо! — и повернулся к мальчишке:

— Хлау найдет тебе место. В городе, или на поселениях.

Огонек заметил, что Кайе покачал головой. Губы его сжались. Словно он пытался не дать вырваться каким-то словам. Огонек растерялся — он перестал понимать. Ему было тут страшно, словно в том самом лесу — один, и ни одного защитника рядом. Разве что… надежна ли эта защита?

А Кайе проговорил быстро:

— Не будет от него толку на серьезной работе. Его же ветром качает. Пусть остается — что, места мало? Так я своим поделюсь!

— Ты в самом деле хочешь его оставить? — спросил мужчина спокойно — и от спокойного этого тона неприятные мурашки побежали по коже Огонька. Человек что-то знал, намекал на что-то.

— Хочу, — отрезал Кайе, хмуро смотря из-под густой лохматой челки.

— Пусть, мне все равно. А мальчик… — смерил Огонька взглядом, в котором сначала сквозило сожаление, а потом вдруг непонятный пугающий интерес, — Ну, что же… Почему бы и нет?

А взгляд Къятты был очень мрачным — под ним Огонек почувствовал себя чем-то вроде дождевого червя. Больного всеми мыслимыми болезнями и непригодного даже удобрять землю.

Къятта отвернулся от столь полного ничтожества. Сказал брату:

— Очередная игрушка? Ну-ну. Насколько тебе ее? На час или на сутки, пока не сломаешь? Потом опять будешь ходить как потерянный и кусаться.

Старшие ушли, и словно воздух за ними сомкнулся, оставив звенящую пустоту.

Кайе опустился на скамью, опустил голову. Рука бессмысленно перебирала мелкие камешки.

Огонек помолчал. Потом тихонько окликнул его — и откуда смелость взялась. Но ведь тот загрустил? Значит, надо попытаться помочь. Ведь он же помог Огоньку…

— Мне что, про паутину туи-ши говорить? — неожиданно резко сказал юноша, — Тогда бы тебя прямо тут, на месте… Не хочу этого! И отпустить тебя с такой памятью не могу. Сам понимаешь — я не знаю, кто или что ты. Не знаю! Даже в город тебя пристроить нельзя — кто ж постоянно следить будет! И я не могу толком — я не уканэ, но хоть… я почувствую, если что.

— Понимаю… — тихо ответил Огонек, — спасибо, али…

Он не знал, что еще сказать, поэтому замолчал.

— А вот мой брат ничего не понял! — Кайе со злостью запустил камешки в ближайшие кусты. — Решил, наперекор ему. Игрушку… Скотина!

— Почему он так сказал?

— Потому что это правда.

— Он не хотел, чтобы я оставался. Разве ему есть дело, что со мной станется?

— Да плевать на таких, как ты… он беспокоится за меня.

— Почему? — тихо спросил Огонек.

— Потому что… А, помолчи! Хватит с тебя.

Огонек не сдержался:

— А другие? О чем он, али?

— А вот об этом ты от меня не узнаешь. — Глаза полыхнули, — От кого-то другого, идет? А еще лучше — вообще ни с кем не заговаривай! Идем! — Вскинул голову, повеселел.

— Куда, али?

— Тебе понравится!

Шагая за старшим по золотистой дорожке, Огонек чувствовал себя листиком, подхваченным бурным течением. Вспомнил реку, в которой барахтался. Там он сдался течению, и оно пощадило мальчишку. Не готов оказался увидеть гибкую смуглую фигурку, звенящую золотом, в распашной юбке, украшенной алым и белым шитьем.

— На! — Кайе подтолкнул найденыша к сестре. — Сделай из него человека, что ли…

— Кто же, кроме меня! — Киаль улыбнулась младшему брату, схватила Огонька за руку и потащила за собой, заверив на бегу:

— Верну живым!

Огонек не успел опомниться — и уже побежал за ней, стараясь попасть в темп ее шага и в душе радуясь, потому что девушка пугала его гораздо меньше других… хоть и вела себя странно, скорее на птичку-нектарницу походила, нежели на человека.

Двигаться было трудно; а девушка летела вперед, не замечая, как хромает подросток, и Огонек не решался отстать или хотя бы вскрикнуть.

Широкими светлыми коридорами бежали они, каменными — но камень был светлым, солнечным и казался живым. И всюду — зелень, словно прямо из пола росли цветы и растения с широкими листьями, и на ветках сидели оранжевые, белые и пестрые птицы.

Киаль втолкнула подростка в большую полупустую комнату, все так же смеясь. Оглядела — глина, травяной сок и смола красовались на теле причудливыми разводами, а облепленные паутиной волосы больше напоминали свалявшуюся подстилку из берлоги медведя.

— Ужас какой! В каком болоте тебя подобрали мои братья??

— Не в болоте, элья… Просто я сначала шел, потом упал в реку, а потом долго бежал по лесу. А там пауки, и ветки…

— Тогда тебя надо отмыть и одеть по-человечески. А то это норрек какой-то… Нет, еще хуже. Те хоть в шкурах!

Она хлопнула в ладоши — появились три молодых служанки, звеня колокольцами и браслетами, подхватили Огонька и втащили в соседнюю комнату — там был огромный бассейн. Вода переливалась золотом, пол был выложен диковинными узорами. С Огонька мгновенно стащили одежду. Девушки были старше мальчишки, а он даже не успел опомниться — настолько стремительно все произошло.

— Плавать умеешь? — подойдя, спросила Киаль.

— Умею, элья! — этой воде Огонек обрадовался, а плавать он умел — возле дома эльо-дани было крохотное озерцо. Там умывались, а порой позволяли даже понырять… Впрочем, умение держаться на воде не спасло его от позорного барахтанья в быстрой реке.