— Цел? Голова не болит? — Кайе мгновенно обернулся к нему. Лицо его было встревоженным… а глаза щурились не по-доброму, и губу он прикусывал, явно о чем-то неприятном думая.
— Да… голова, — покрутил ею — кружится немного… эльо, ты что то узнал обо мне?
— Не спрашивай лучше, — он раздраженно махнул рукой. — Он видел то, о чем ты рассказывал. Амаута! Понимаешь? Полтора года памяти! Только полтора года! А кроме того — пусто. И паутина туи-ши. Так что…
— И… что это значит, эльо?
— Это может значить либо одно, либо другое.
Кайе оставил птичку и стремительно шагнул к Огоньку.
— Ты был уже лишен памяти, когда кто-то — может быть тот, из башни — запечатал то, что у тебя в голове, понимаешь? А потому…
— Что потому? — Огонек сидел, обхватив руками колени, и смотрел на Кайе большущими распахнутыми глазами.
— Да что угодно! Просто так не запечатывают прошлое! Ударился бы головой — все бы прочли, уж поверь! А чистый лист создавать — зачем? Это непросто. Чего ты не должен помнить, а? Может, убили твоего хозяина, а не сам он умер!
— Ппочему? — испуганно спросил Огонек.
— Идиот! — сердито отозвался юноша. Он стоял уже рядом, сжимая плечо Огонька.
— Что ты должен исполнить?
— Не знаю, — задохнулся Огонек. — Я не…
— Что «я»?! Скажи, зачем дарить тебе жизнь? Отравленный плод не оставляют среди прочих плодов просто так!
— Но я… — Огонек вцепился в руку, лежащую на его плече, словно утопающий в плывущую мимо ветку. — Эльо, пожалуйста! Я хочу жить! Защити меня — ведь ты можешь! Ты можешь?!
— Я-то? — тихо спросил тот, глядя непонятно. — Ты знаешь, кто я?
— Нет, эльо… откуда??
По лицу юноши словно тень пролетела:
— Нет? Ну и ладно. И не надо!
Скомандовал:
— Идем!
Огонек, весь дрожа, послушно последовал за ним. Вышли в сад, прошли по пустым дорожкам. Пару раз в отдалении мелькнули человеческие фигуры — кланялись. Огонек не видел ничего вокруг — был слишком напуган. Только бабочек и разглядел — огромных, с отливающим сине-зеленым крыльями.
Остановились у скамьи.
— Сядь, — Кайе и сам сел, потянул за собой.
Огонек присел на краешек. Ему хотелось держаться подальше — слишком уж страшно стало от взгляда южанина. Но тот все же был добрым с ним… надолго ли это?
— Да, эльо…
— Это северное обращение. У нас говорят — али… Но меня можешь звать по имени, да, так и зови.
Развернул Огонька за плечи, взглянул в глаза.
— Что ты такое? Я не знаю. Неважно, что ты ничего не помнишь. Их айо и уканэ тоже сильны. Они могли подослать тебя… скажем, убить меня, или брата. А ты и знать не будешь до времени…
Кайе говорил отрывисто, с требовательным напором. Огонек чувствовал — словно язычки пламени пробегают по коже, словно слишком близко он сел к костру. Стало трудно дышать, и сердце словно чья-то ладонь сдавила.
— Что с тобой? Ты прямо позеленел.
— Я… мне тяжело… горячо, — выдавил мальчик, невольно отодвигаясь. — Что это?
— Ах… То, что вырывается из глубин и поглощает тебя самого. Те, эсса — холодные… как снег на вершинах гор. Даже ненависть их холодна. А мы — пламя. Темное пламя. Темное, потому что не видно его. Ты понимаешь?
— И ты, али?
— И я, — зрачки загорелись, лицо вспыхнуло — и снова стало бронзово-коричневым: — У нас разрешено многое… пища Огня.
— Из глубин… да, это я могу понять, — Огонек смотрел в его глаза, не шевелясь, — эльо, я не хочу умирать…
— Мало кто хочет. Хотя многие из нас и умирают с восторгом — это ведь тоже… захватывает.
— Я еще и не жил толком, эльо… И ведь я ни в чем не виноват… Но что же мне делать, Мейо Алей?! — тихо, но отчаянно воскликнул Огонек.
— Спроси кого другого! А еще есть древняя запись, — безжалостно продолжал тот, — о полукровке, что развяжет кровавую бойню. — И ведь верят некоторые! А ты полукровка по виду…
— Но я не хочу ничего плохого… али, что же мне делать? — повторил умоляюще.
Внезапно тот сжал его плечи, с неожиданной силой, скорей подходящей человеку гораздо старше и массивней. Острые ногти впились в кожу.
— Еще кое-что скажу. Мой отец погиб в тех местах, откуда пришел ты. Почему совпало? Слухи ходили, что там была какая-то башня.
Запрокинул мальчику голову, пристально глядя в глаза. В его же глазах прыгали непонятные искорки, словно от костра.
Огонек тоже смотрел ему в лицо.
— Значит… что бы я ни сказал, это ничего не изменит. Тогда, пожалуйста, не играй со мной.
— Даже не думал, — сумрачно откликнулся Кайе, и оттолкнул Огонька, резко, почти грубо. Но чувство угрозы, исходящее от южанина, погасло; кажется, и не было ничего. — Да если бы я хотел… Только решать все равно деду. А он не больно доверчив.
— Не поверит тому, кто смотрел мою память?
— Кому?! — такое неподдельное изумление было в голосе, что Огонек не решился переспросить, что же тут удивительного. Он и так совершает промах за промахом.
— А если сказать что я… ну… сумасшедший?.. дурачок, как вы на дороге подумали? головой ударился, вот все в голове и смешалось?
Тот фыркнул по-мальчишечьи.
— И мы без мозгов? Ладно дед, Къятта…
Задумался и сказал, явно о брате:
— Он и так-то эсса не любит, а уж после того, на дороге…
Помотал головой:
— Может, память вернется… да нет, какое там. — Положил руку Огоньку на плечо, словно и не отшвырнул только что; проговорил иным тоном, почти веселым: — Так даже забавней. Ты нравишься мне… хоть ты и совсем ненормальный.
«Я нормальный, — подумал Огонек, — Я понимаю. Как скоро тебе станет скучно возиться со мной?»
Отвернулся, пытаясь рассматривать бабочек, но глаза почему-то упорно становились влажными, как ни смаргивал. Ни о чем просить больше не стал.
А Кайе тронул пальцами его мокрую щеку, хмыкнул и продолжал уже задумчиво:
— Не реви. Я бы на север тебя отпустил, да как? С послами? Видел я этих крыс, ну их… Ты куда лучше. Да и поздно, уехали. Может, и хорошо, что без памяти. Пока будешь со мной. Не боишься?
— Смерти я боюсь больше…
Южанин смерил Огонька взглядом. Внезапно криво усмехнулся, сжал его пальцы, вскинул другую руку и сжег бабочку на лету.
Огонек только охнул… то оружие, вспомнил он. Но когда Кайе успел его достать? Только что руки были пусты. И снова пусты… Хотелось бежать, но он заставил себя сидеть смирно — на расстоянии вытянутой ладони, так близко… Ведь тот не станет звать молнию, рискуя опалить себя, верно??
Кожа юноши была горячей. Огонек вспомнил — а ведь так было все время, когда случайно касался его. Раньше не обращал внимания, был слишком испуган. А теперь осмелился спросить:
— Почему у тебя словно пламя под кожей? Не трудно так?
— А бывает иначе? — насмешливо протянул южанин, и рассмеялся. — Знаю, бывает.
— И… ты не сгоришь изнутри?
Лицо южанина на миг потемнело, потом он мотнул головой:
— Еще чего!
— Хотел бы я так — мерзнуть никогда не придется! — вырвалось у мальчишки.
— А пламенем вулкана хорошо костер разводить! — Кайе встряхнул короткими волосами — разговор явно его забавлял, и, похоже, он перестал думать о стертой памяти найденыша. — Только ты забываешь про то, чем питается наша Сила. Если подхватит — все. Думаешь, умирают мало? Конечно, те, что стоят внизу — чаще… А если не хватит своей, можно взять у других.
— Как скажешь, али. У меня нет силы, но если вдруг есть, я отдам всю до капли…
— Ты так ничего и не понял, — юноша провел рукой по его волосам, словно погладил зверька. — Впрочем…
Глаза блеснули.
— Тебе ведь нечего терять, так? Я кое над чем подумаю…
Огонек вздохнул еле слышно, глядя, как тень крадется к сияющей блестке воды на цветке:сильные назначены распоряжаться жизнями слабых, так говорил эльо-дани.
— Твоя воля, али….- только и прошептал Огонек.
Юноша тихо, вдруг нерешительно откликнулся:
— Попробуй мне просто поверить. Просто жить здесь…
Огонек хотел что-то сказать, но на дорожку упала тень. А потом еще одна.
