Девушку заметил издалека. Она держала в руках белые цветы на длинных стеблях — раскрытые, похожие на чаши. Постояв неподвижно, склонилась и опустила цветы к подножию башни.

Движения ее были плавны и сдержанны, черно-белые челле и юбка подходили для большинства женщин Асталы — не понять, кто перед ним. Из небогатых — довольно грубое полотно.

Остановился рядом, спокойно разглядывая. Девушка подняла на него глаза — ни испуга не отразилось на отрешенном лице, ни удивления. Знака не было на плече — никакого. И ни одного украшения.

— Здравствуй.

Та прошелестела приветствие — отрешенно, будто ветерок отразился от стены.

— Пойдешь со мной?

Она покачала головой:

— Я не могу.

— Кто ты?

— Никто.

— Но имя же у тебя есть.

— Я Нети.

Огромные, широко расставленные глаза казались кусочками утреннего неба. Почти неподвижный взгляд — можно было бы принять за статую девушку.

— Где ты живешь?

— В доме Ахатты Тайау. Меня взяли для ухода за той, что лишь наполовину проснулась.

— Ты целительница?

— Нет, али. Я просто… пыль.

— Ты слишком красива для пыли, — он снова внимательно рассмотрел девушку. Указал на цветы:

— Почему ты кладешь их сюда?

— Здесь пролилась кровь… родного мне человека.

Ийа вскинул глаза, прищурясь от ударившего в лицо света — нет, это не свет, это алое облако, подсвеченное заходящим солнцем. Подножье Хранительницы… Понятно.

Наклонился, отломил венчик одного из цветов и ловко закрепил в волосах Нети.

Время звездных ливней подходило все ближе. Огонек уже давно знал, как это бывает — все небо начинало плакать сверкающими слезами. Такие слезы бывают от смеха, а не от горя — слишком быстро катились.

После той ссоры они с Кайе осторожничали — присматривались друг к другу, едва не кругами ходили, как дикий зверь ходит возле приманки. Оборотень не умел дуться — разве что недолго совсем. И сейчас явно тянулся к приятелю, или кем там считал полукровку. Но Огонек не понимал, почему Кайе его опасается… ведь не Тевари же оставил ему синяк на поллица, как раз наоборот!

Но в эту ночь оба вышли на крыльцо, только Огонек, запрокинул голову, смотрел на первые, пока редкие звездные капли, а Кайе разглядывал землю. И первым заговорил.

— Я бы хотел иного. Не знаю, чего…

— Может быть, ты просто устал быть… страхом Асталы и севера? — осторожно спросил полукровка.

— Вряд ли… Я не могу устать… это как дыхание. Но перед лицом — стена, и биться об нее… так и не знаю, что я такое. И для чего…

Разговор напугал Огонька. Невольно тронул щеку — синяк уже сошел. Что мучает оборотня? И стоит ли обманываться этим медленным глухим голосом? За попытку влезть к нему в душу приходится платить слишком дорого.

Как всегда в поисках опоры подумал о севере. Вспомнил уступы, лестницы, бесконечно глубокое небо… Голос прервал думы:

— Я порой завидую детям — им хорошо… старикам — они жили, как люди. Даже врагам иногда…

— Ты разве не жил? — осторожно спросил Огонек.

— У меня было все… но я… так и не знаю, кто я. И… не готов что-то менять. А придется.

Тевари перепугался — это что — слабость? Или он предчувствует что-то, как звери чуют беду? Но что тогда будет с самим Огоньком? Припомнил, что говорила о таких случаях бабушка:

— Ты просто меняешься, а оставлять прежнее всегда тяжело. Как цветку, когда его пересаживают на другую почву.

— Цветку! Я, что ли? — по крайней мере, отвлекся от неприятных мыслей.

Ийа тоже следил за кристально-чистыми каплями, катящимися по небу. Жаль, нельзя сделать такое вот ожерелье — чтобы прозрачные камни стремительно стекали вниз — и оставались на месте. Если бы удалось сделать — знал, кому бы его подарил.

Я делаю это не из-за мести, думал он. И не из-за Нети… я еще не видел ее, когда говорил с северянином. Но твоя смерть поможет Нети… и спасет Асталу.

Сзади приблизилась Олиика, смугло-золотистый цветок. Сладкоголосая, с нежными руками и золотыми бубенчиками на щиколотках. Равная. Красивая. Не нужная сердцу.

Медный рудник Кайе любил — там было спокойно, можно и полукровку взять, не впутается в очередную историю. И полукольцом рудник огибает широкая лента ручья, скорее даже речки. Спрыгнул с седла, остановился у зарослей камыша — здесь он рос густо, а чуть ниже по течению совсем пропадал, зато растут ирисы. Наклонился, тронул острый край камышинки — нет, не осока, не порежешься.

Чужаков он почуял, но сейчас не был так насторожен, как раньше, да и чутье стало обычным, не болезненным, как раньше — спасибо Огоньку. Мало ли, с рудника кто…

Только подумал, как смолкла сорока в листве. Юноша ощутил гордость — уловил присутствие людей раньше вездесущей птицы!

Из листвы вылетели длинные иглы, впиваясь в мышцы.

Он почувствовал боль, вскинулся. Сразу вспомнил погоню за Чиньей. Вырвал из предплечья иглу. Голова закружилась, будто надышался дыма шеили — только не радость испытал, а непонятное чувство, когда тело не слушается. Выдохнув самое мерзкое ругательство, какое мог вспомнить, повалился вперед, упав на колени — словно ударили цепом по ногам. Рванул невидимую занавеску, которая уже сносно прикрывала пламя. Сносно, благодаря Огоньку… Упал, не видя, как пожар браслетом опоясал лес.

Люди в одежде цвета листвы высыпали было на противоположный берег, но шарахнулись обратно от вала огня.

— Ойе… — выдохнул один, а второй выкрикнул:

— Он там сгорит!

— Да, — третий напряженно вглядывался в пламя.

— Эльо, тебе же проще! — не сдержался спутник его.

Тойле, родной брат Лачи, привел сюда северян — двоих кроме него самого, с наказом — постарайся остаться живым и привезти живым оборотня, если удастся. Если нет обмана…

Обмана не было.

— Бездна проклятая… — Окунувшись в речушку, он бросился вперед, благо не глубже, чем по колено — вода испарилась бы мгновенно, если бы ее не притягивала Сила. Тойле позаботился — акайли, черный алмаз, сохранял мокрой его одежду и кожу, и удерживал воздух перед лицом, давая дышать, и пояс из Солнечных камней в кожаной оправе давал лишнюю Силу. Понимал — дорого заплатит за подобное расточительство.

Тело на поляне — ничком, лицо скрыто в траве. Пламя рванулось прочь от юноши, будто напуганное. Одежда дымилась слегка, но ожогов на коже не было. Подхватив врага, будто самое дорогое, рванулся назад, в укрытие. Одно хорошо было — пламя немного стихало, и не шло в их сторону, встретив ручей.

Зато радостно пожирало вековые стволы в некотором отдалении, слышался гул и треск.

«Безумие… на реке Иска, наверное, было хуже! А рудник их… не повезло людям» — думал северянин, стараясь удержать бесчувственное тело. Южанин весил все же порядочно, хоть и меньше энихи. Тойле знал: когда кана-оборотень перекидывается, его тело уходит туда, за грань, а здесь отображается тень. У обычных людей она — человеческая, и ни на что не годится. У избранных, непонятно уж, кем — Мейо Алей или Бездной… тень может многое.

Унося пленника, Тойле направил кристалл на поляну — трава вспыхнула, пламя слизнуло остатки зелени.

Грис ждали в укрытии среди камней, почти не оставив следов. Привязывая оборотня к спине грис, осмотрел оставшуюся иглу, выдернул — и воткнул две других, и в рот ему влил немного зелья из маленького флакона. Потом вскочил в седло:

— Живо, пока весь Юг не сбежался!

И бросил на утоптанную дорогу фиолетовые зерна прозрачнейших аметистов: камни тут же умерли и растаяли, уничтожив следы.

Недешево обошлось похищение Северу, а уж северянам троим — тем более. Каждый из них сейчас не одолел бы и белку. Лачи пожертвовал едва ли не лучшим из ветви своей и Опоры.

К счастью, целы остались все.

Весть о гибели оборотня разнеслась быстро. Чей «след» остался возле ручья, не сомневался никто, земледельцы и ремесленники перешептывались — так и знали, что этим кончится. Народ юга был очень зол. Тела не нашли… но это ничего не значило. Земля у ручья и на руднике была не просто опалена — сожжена до костей. Стволы вековых кедров превратились в липкий черный прах.