Голос у него был не сильный, но и не дрожал. Самая сущность, самое «я» этого человека не умерли, это ясно слышалось в его тоне.

— Простите, что не встаю. Дух повелевает, но плоть слаба. Я берегу силы, чтобы Рэй потом не смог заглянуть ко мне в карты. Пожалуйста, садитесь, если найдете, на чем сидеть. Выпить хотите? Я знаю, вам не полагается пить на работе, но я настаиваю, чтобы вы считали это выполнением своего долга перед обществом. Рэй, ты куда спрятал бутылку?

Юноша, теперь сидевший у ломберного столика, не шевельнулся. Кейт сказала:

— Мы не будем пить, спасибо. Все это вряд ли займет много времени. Мы пришли поговорить о вечере четверга.

— Я так и думал.

— Мистер Де Уитт говорит, что пришел с работы домой вовремя и весь вечер был с вами. Вы могли бы это подтвердить?

— Если Джеймс вам так сказал, значит, это правда. Джеймс никогда не врет. Из всех его черт именно эта особенно раздражает его друзей.

— Но это правда?

— Естественно. Разве он так не сказал?

— В котором часу он вернулся домой?

— В обычное время. Около шести тридцати, правильно? Он вам сам скажет. Да вроде бы уже сказал.

Перед началом разговора Кейт, сдвинув в сторону кипу журналов, села на кушетку эпохи королевы Виктории, прямо напротив кровати. Она спросила:

— Как давно вы живете здесь, с мистером Де Уиттом?

Руперт Фарлоу обратил на нее огромные, полные боли глаза, повернув голову так медленно и осторожно, будто тяжесть его оголившегося черепа стала слишком велика для шеи, и сказал:

— Вы хотите спросить о том, как давно я делю с ним этот кров, но не спрашиваете, скажем, не делю ли я с ним жизнь и не делю ли постель? Я верно вас понял?

— Да, вы верно меня поняли.

— Четыре месяца, две недели и три дня. Он забрал меня сюда из хосписа. Не могу с уверенностью сказать почему. Может, пребывание рядом с умирающим его возбуждает. Некоторые от этого торчат. Визитеров у меня в хосписе хватало, могу вас заверить. Мы ведь такой вид благотворительности, что добровольцы всегда найдутся. Секс и смерть — это людей здорово заводит. Между прочим, мы с Джеймсом не были любовниками. Он влюблен в эту вялую, консервативную женщину — Франсес Певерелл. Джеймс просто удручающе гетеросексуален. Так что вам нечего бояться пожимать ему руку или даже пойти на более интимный контакт, если захочется попытать счастья.

В разговор вступил Дэниел:

— Он приехал домой в шесть тридцать. А потом он куда-нибудь выходил?

— Насколько я знаю — нет. Он отправился наверх спать примерно в одиннадцать и был дома, когда я просыпался в три тридцать, в четыре пятнадцать и в пять сорок пять. Я очень тщательно замечал время. О-о, а еще он помогал мне со всякими неприятными делами где-то около семи часов утра. Он, разумеется, не успел бы в промежутках смотаться в Инносент-Хаус и убрать Жерара Этьенна. Но я, пожалуй, должен предупредить вас, что на меня нельзя особенно полагаться. Я бы в любом случае говорил именно так. Не в моих интересах, чтобы Джеймса взяли и отвезли в тюрьму, верно ведь?

— Но ведь и не в ваших интересах оказаться соучастником убийства? — спросил Дэниел.

— Это меня не беспокоит. Если возьмете Джеймса, можете взять и меня. Я причиню гораздо больше неудобства системе уголовного правосудия, чем вы — мне. В этом — колоссальное преимущество умирания. Не очень много можно сказать в его пользу, но оно уводит нас из-под власти полиции. И все же я должен постараться быть полезным, не правда ли? У нас есть одно свидетельство в подтверждение. Ты звонил и разговаривал с Джеймсом в семь тридцать, правда, Рэй?

Рэй тем временем взял вторую колоду карт и очень умело ее тасовал.

— Ага, верно, в семь тридцать, — подтвердил он. — Я звонил справиться. Он тогда тут был.

— Ну вот, видите? Правда, как умно, что я вспомнил?

Поддавшись порыву, Кейт спросила:

— Скажите, ведь вы… Ну конечно же! Вы ведь тот самый Руперт Фарлоу, который написал «Фруктовую тюрьму»?

— А вы что, читали?

— Мне один приятель подарил на прошлое Рождество. Ему удалось ее найти в твердой обложке. За ней вроде бы даже гонялись. Он мне сказал, что первое издание уже распродано и книгу не переиздают.

— Подумать только — начитанный коп! А я полагал, такие только в детективных романах бывают. Вам понравилось?

— Да. Мне понравилось. — Помолчав, она добавила: — Книга показалась мне просто замечательной.

Он приподнял голову и взглянул на Кейт. Голос у него вдруг изменился, и он сказал так тихо, что она едва расслышала его слова:

— Я и сам был ею очень доволен.

Глядя ему в глаза, она в ужасе заметила, что в них блестят слезы. Иссохшее тело дрожало в своем алом саване, и Кейт пришлось сделать почти физическое усилие, чтобы побороть порыв тотчас же броситься к нему и обнять. Она отвела глаза и сказала, стараясь, чтобы ее голос звучал нормально:

— Мы не станем больше вас утомлять, но может случиться, что мы снова зайдем к вам, чтобы вы подписали свои показания.

— Я буду дома. А если не буду, то получить мои показания вам уже не удастся. Рэй вас проводит.

Втроем они спустились по лестнице в полном молчании. У двери Дэниел обернулся и сказал:

— Мистер Де Уитт говорил нам, что в четверг вечером никто сюда не звонил. Так что один из вас либо солгал, либо ошибся. Кто — вы?

Юноша пожал плечами:

— Ладно, может, я и ошибся. Подумаешь, большое дело! Это могло быть в какой-нибудь другой вечер.

— Или ни в какой вечер. Опасно лгать, когда расследуется убийство. Опасно и для вас, и для невиновных. Если вы имеете хоть какое-то влияние на мистера Фарлоу, скажите ему: раз он хочет помочь своему другу, самое лучшее для него — говорить правду.

Рэй уже взялся рукой за дверь.

— Не вешайте мне лапшу на уши, — сказал он. — С какой стати? Полицейские вечно твердят — вы поможете себе и невиновным, если будете говорить правду. Говорить правду легавым — на руку только легавым. И не пытайтесь нам вбить в голову, что это в наших интересах. А захотите еще прийти, так лучше сначала позвоните. Он слишком слаб, чтобы к нему приставали.

Дэниел открыл было рот, но сдержался и ничего не сказал. Дверь за ними резко захлопнулась. Они молча вышли на Хилл-Гейт-стрит. Немного погодя Кейт произнесла:

— Напрасно я сказала ему про книгу.

— Почему — напрасно? Что тут плохого? То есть если вы говорили честно?

— Плохое тут как раз то, что я говорила честно. Я его расстроила. — Помолчав, она спросила: — Как вы думаете, чего стоит такое алиби?

— Не больно много. Но если он решил его держаться, а я догадываюсь, что так оно и есть, нам грозит куча неприятностей, даже если мы много чего другого накопаем про Де Уитта.

— Не обязательно. Все зависит от убедительности других улик. И если мы находим это алиби неубедительным, то и присяжные увидят то же самое.

— Ну да, если только этот парень когда-нибудь предстанет перед присяжными.

— Впрочем, — сказала Кейт, — есть одна зацепка. Может, просто случайность, только я подумала… Этот его дружок — Рэй — явно лгал. Но откуда сам Фарлоу знает, что алиби нужно примерно на семь тридцать? Или это просто удачная догадка?

Сообщение Дэлглишу о том, что он согласен встретиться с ним, Жан-Филипп Этьенн передал с Клаудией. Встречу он назначил на 10.30. Это означало, что надо отправиться в путь довольно рано, чтобы ехать спокойно. Время встречи удивило Дэлглиша — ведь назначивший его человек имел в своем распоряжении весь день целиком: по-видимому, здесь была какая-то особая цель. Не в том ли дело, раздумывал Дэлглиш, что, даже если беседа затянется дольше, чем ожидалось, Этьенн не будет обязан пригласить его остаться на ленч? Это устраивало и его самого. Поесть в полном одиночестве, в незнакомом месте, где его никто не знает, не может узнать в лицо, даже если еда окажется не вполне по вкусу; поесть в таком месте, где он может быть уверен, что никто на свете не знает, где он работает, где его не достанет ни один телефонный звонок, — редкое удовольствие, и он собирался после интервью насладиться им сполна. В четыре часа у него назначено совещание в Скотланд-Ярде, а затем он прямиком отправится в Уоппинг — выслушать, что доложит ему Кейт. У него не останется времени на прогулку и на осмотр, по всей видимости, интересного храма, но в конце концов надо же человеку поесть!