Гвоздем программы был объявлен Габриел Донтси. Он просил, чтобы ему дали выступить пораньше, но большинство поэтов, читавших стихи до него, превышали регламент, особенно любители, не обращавшие внимания на Колина, шепотом намекавшего, что их время истекло, так что было уже почти половина десятого, когда Донтси медленно поднялся на трибуну. Его слушали в почтительном молчании и громко аплодировали, но Мэтту было ясно, что стихи Донтси о войне, которая для большинства присутствующих была уже историей, не имели ни малейшего отношения к тому, что занимало этих людей сегодня. Потом Колин протолкался к Габриелу сквозь толпу:

— Вам обязательно нужно уйти? Несколько наших собираются после окончания пойти куда-нибудь поесть.

— Сожалею, но мне это будет слишком поздно. Где я могу взять такси?

— Мэтт может позвонить из бара, но вы, пожалуй, поймаете машину быстрее, если выйдете на Ватерлоо-роуд.

Донтси вышел из ресторана почти незамеченным. Никто ему даже «спасибо» не сказал, и у Мэтта осталось неловкое чувство, будто со стариком как-то нехорошо обошлись.

Донтси едва успел выйти из ресторана, как к стойке бара подошла пожилая пара. Мужчина спросил Мэтта:

— Что, Габриел Донтси уже ушел? У моей жены есть первое издание его стихов. Она была бы в восторге, если бы он подписал книгу. А наверху его нигде не видно.

— Вы на машине? — спросил Мэтт.

— Припаркована в трех кварталах отсюда. Не могли найти места поближе.

— Так вот он только что ушел. Идет пешком. Если поспешите, сможете его догнать. Но вы его скорее всего упустите, если станете ждать, чтобы сходили за вашей машиной.

Они поспешно ушли. Женщина с полными надежды глазами сжимала в руке томик стихов.

Не прошло и трех минут, как они вернулись. Из-за стойки бара Мэтт видел, как они входят в дверь, с обеих сторон поддерживая Габриела Донтси. Он прижимал ко лбу пропитанный кровью платок. Мэтт бросился им навстречу:

— Что случилось?

Явно потрясенная, женщина ответила:

— На него напали. Трое. Двое черных и один белый. Они над ним наклонились, но убежали, когда нас увидели. Впрочем, бумажник его они забрать успели.

Мужчина оглядел бар, нашел свободный стул и усадил Донтси.

— Надо вызвать полицию и «скорую помощь», — сказал он.

Голос Донтси звучал сильнее, чем ожидал Мэтт.

— Нет, нет. Со мной все в порядке. Не нужно ни полиции, ни «скорой помощи». Это только ссадина. Я как раз этим местом ударился, когда упал.

Мэтт в нерешительности смотрел на старика. Казалось, тот страдал больше от потрясения, чем от боли. И какой смысл вызывать полицию? Нет ни одного шанса, что налетчики будут пойманы, и в полицейской статистике добавится еще одно не раскрытое мелкое преступление. Мэтт, вообще-то принципиальный сторонник полиции, тем не менее предпочитал видеть полицейских у себя в баре как можно реже.

Взглянув на мужа, женщина твердо сказала:

— Мы будем проезжать мимо больницы Святого Фомы. Отвезем его туда, в отделение травматологии. Это самый разумный выход.

Было очевидно, что последнее слово в этом разговоре не за Габриелом Донтси.

Они хотят как можно скорее избавиться от ответственности, подумал Мэтт, однако у него и в мыслях не было их за это винить. Когда они ушли, он поднялся в зал, чтобы проверить запасы вина, и обнаружил на столе возле входа пачку тонких томиков. Его вдруг охватила жалость к Габриелу Донтси. Бедный чертяка не стал даже ждать, когда станут подписывать книги. Но может, это и к лучшему. Всем было бы неловко, если бы ему не удалось свои книги продать.

На следующее утро — в пятницу, пятнадцатого октября — Блэки проснулась в предчувствии чего-то ужасного. Ее первым осознанным ощущением был страх перед наступающим днем, перед тем, что могло ждать ее впереди. Она накинула халат и пошла вниз — готовить утренний чай, размышляя, не разбудить ли Джоан. Она ведь может сказать ей, что у нее болит голова и она, пожалуй, не пойдет на работу. Может попросить ее попозже позвонить и извиниться, пообещав, что в понедельник Блэки обязательно будет на месте. Однако она не поддалась соблазну. Понедельник наступит слишком быстро и принесет с собой еще более тяжкие волнения. А ее отсутствие сегодня может показаться подозрительным. Все в издательстве знают, что она никогда не брала отгулов, никогда не болела. Она должна явиться на работу как ни в чем не бывало, словно это самый обычный день.

Позавтракать она не смогла. Сама мысль о яичнице с беконом вызвала у нее тошноту, а первая же ложка овсянки комом застряла в горле. На станции она, как обычно, купила «Дейли телеграф», но так и продержала газету неразвернутой, всю дорогу крепко сжимая ее в руке и не отрывая невидящего взгляда от калейдоскопа летящих мимо кентских предместий. Катер задержался с отплытием от пирса на Черинг-Кросс на целых пять минут. Мистер Де Уитт, обычно такой пунктуальный, запыхавшись вбежал по трапу на борт, как раз когда Фред Баулинг решил отдать швартовы.

— Прошу у всех прощения, — коротко извинился мистер Де Уитт. — Спасибо, что подождали. Я уж думал, придется вторым рейсом ехать.

Все теперь были в сборе, весь обычный состав первого рейса. Мистер Де Уитт, она сама, Мэгги Фицджеральд и Эми Холден из рекламного, мистер Элтон из правового и Кен со склада. Блэки заняла свое всегдашнее место на носу. Ей хотелось бы встать и пройти на корму, посидеть там в одиночестве, но и это могло вызвать подозрения. Казалось, что она как-то особенно обращает внимание на каждое произносимое ею слово, на каждое движение или поступок, словно она уже находится под допросом. Она слышала, как Джеймс Де Уитт рассказывает остальным, что накануне, поздно вечером, ему позвонила мисс Франсес и сообщила, что на мистера Донтси напали. Это случилось после поэтического вечера, где он читал свои стихи. Его очень быстро нашли двое из тех, кто находился в ресторане, и они отвезли его в больницу Святого Фомы. Он больше пострадал от потрясения, чем от налета, и теперь чувствует себя нормально. Блэки никак не прореагировала на это известие. Просто еще одна небольшая неприятность, еще кому-то не повезло. Все казалось несущественным по сравнению с ее собственным чувством тревоги.

Поездка по реке обычно доставляла ей огромное удовольствие. Блэки совершала эти поездки вот уже более двадцати пяти лет, но они никогда не утрачивали для нее своей прелести. Однако сегодня все так хорошо знакомые ей вехи казались просто дорожными столбами на пути к грозной беде: изящные металлические переплеты железнодорожного моста Блэкфрайарз; Саутуоркский мост с лестницей, ведущей на Саутуорк-Козуэй,^[61] от ступеней которой отплывал на лодке с гребцами Кристофер Рен, наблюдавший за строительством собора Святого Павла;^[62] Лондонский мост, где когда-то у обоих его концов выставлялись головы изменников, насаженные на пики; Ворота изменников,^[63] позеленевшие от ила и водорослей; и Мертвецкая дыра под Тауэрским мостом, откуда по традиции разбрасывали за пределами города прах умерших; и сам Тауэрский мост с бело-голубой пешеходной дорогой наверху и со сверкающим золотом гербом; королевский корабль «Белфаст» под флагом НАТО. Блэки смотрела на все это равнодушными глазами. Она убеждала себя, что ее тревога необоснованна и беспричинна. У нее была лишь одна небольшая причина чувствовать себя виноватой, да и та скорее всего была в конечном счете не настолько важной, чтобы заслуживать обвинений. Надо только держать себя в руках, и все будет хорошо. Однако ее тревога, которая теперь превратилась в настоящий страх, все возрастала по мере того, как они приближались к Инносент-Хаусу, и Блэки казалось, что своим настроением она заразила и всех остальных. Мистер Де Уитт во время поездки по реке всегда сидел молча, чаще всего читая газету, но женщины были настоящими болтушками и обычно щебетали не переставая. В это утро все они смолкли, когда катер медленно, покачиваясь на волнах, подошел к швартовому кольцу справа от лестницы.