Дэлглиш стал расспрашивать Донтси о том, как он провел предыдущие день и ночь. Донтси опустил голову и с грустной иронией улыбнулся. Он был слишком умен, чтобы не понять, что его спрашивают, есть ли у него алиби. Он немного помолчал, как бы собираясь с мыслями. Потом сказал:

— С десяти до одиннадцати тридцати я был на совещании директоров. Жерар не любил, чтобы совещание затягивалось долее двух часов. Но вчера мы закончили раньше обычного. После заседания, когда мы с ним шли из конференц-зала вниз по лестнице, он говорил со мной о будущем каталоге издаваемых поэтов. Кроме того, мне кажется, он пытался заручиться моим согласием на продажу Инносент-Хауса и переезд издательства в Доклендс.

— Вы сочли это желательным?

— Я счел это необходимым. — Он помолчал, потом добавил: — К сожалению.

Он опять сделал паузу, затем снова заговорил, медленно и раздумчиво, почти без выражения и часто останавливаясь, как бы подбирая слова. Время от времени он хмурил брови, словно воспоминания причиняли ему боль или он не был уверен в их точности. Дэлглиш слушал его монолог, не перебивая.

— После того как я ушел из Инносент-Хауса, я отправился к себе домой — подготовиться к деловому ленчу. Когда я говорю «подготовиться», я всего-навсего имею в виду, что мне надо провести расческой по волосам и вымыть руки. Много времени это не заняло. Я пригласил молодого поэта Дэймиена Смита на ленч в ресторан «Айви».^[77] Жерар часто говорил, что Де Уитт и я тратим деньги на приемы для авторов в обратной пропорции к их значимости для издательства. А я подумал, что мальчику будет интересно в «Айви». Я должен был быть там в час дня и отправился катером до Лондонского моста, а оттуда на такси — до ресторана. Мы провели за ленчем около двух часов, и я возвратился домой примерно в половине четвертого. Вскипятил себе чай и к четырем вернулся в свой кабинет в Инносент-Хаусе. Работал здесь часа полтора.

В последний раз я видел Жерара, когда пошел в туалет на первом этаже. Это тот, что в дальней части дома, рядом с душевой. Женщины обычно пользуются туалетом на втором этаже. Жерар выходил оттуда, как раз когда я входил. Мы не разговаривали, но он то ли кивнул мне, то ли улыбнулся. Просто мимолетный знак, что тебя заметили, только и всего. Больше я его не видел. Пошел домой и часа два провел, перечитывая стихи, которые отобрал для вечера. Обдумывал их, варил кофе. Слушал шестичасовые новости по Би-би-си. Вскоре позвонила Франсес Певерелл — пожелать мне удачи. Предложила поехать со мной. Думаю, она считала, что кто-то там от издательства должен быть. Мы уже говорили об этом несколькими днями раньше, и мне удалось ее отговорить. Среди поэтов, которые должны были читать стихи на том вечере, была Мэриголд Райли. Она неплохой поэт, но многие ее стихи грубо порнографичны. Я понимал, что Франсес не понравятся ни стихи, ни публика, ни атмосфера вечера. Я сказал, что предпочел бы быть один, что ее присутствие заставит меня волноваться. И это было не совсем неправдой. Я не читал своих стихов публично более пятнадцати лет. Большинство присутствующих могли предположить, что меня и на свете-то нет. Я уже жалел, что вообще согласился пойти. Присутствие там Франсес заставило бы меня волноваться о ней, думать, хорошо ли ей там, нравится ли ей вечер? Все это только обострило бы травматичность происходящего. Я вызвал такси и уехал вскоре после половины восьмого.

— Как вскоре? — спросил Дэлглиш.

— Я просил, чтобы такси подъехало в переулок в восемь сорок пять. Полагаю, что заставил водителя ждать всего несколько минут, не больше. — Он снова помолчал, потом продолжил: — То, что происходило в «Коннот армз», вас вряд ли заинтересует. Там было довольно много людей, которые могли бы подтвердить мое присутствие на вечере. Мне кажется, чтения прошли несколько лучше, чем я рассчитывал, но в зале было слишком много народу и слишком шумно. Я как-то не успел понять, что поэзия стала публичным спортом. Там много пили и много курили, а некоторые поэты считались только с собой. Вечер сильно затянулся. Я хотел попросить хозяина вызвать по телефону такси, но он был занят разговором с группой каких-то людей, и я вышел более или менее незаметно. Я надеялся взять такси на углу улицы, но не успел туда дойти — на меня напали какие-то трое. Кажется, двое черных и один белый, но опознать их я бы не смог. Я просто почувствовал, что кто-то подбегает сзади, потом — сильный толчок в спину, руки, лезущие ко мне в карманы. Им даже не надо было нападать на меня. Если бы попросили, я и так отдал бы им свой бумажник. А что еще я мог бы сделать?

— Они его забрали?

— Конечно, забрали. Во всяком случае, его не было, когда я проверил карман. Падение меня на миг оглушило. Когда я пришел в себя, надо мной наклонились мужчина и женщина. Они присутствовали на чтениях и пытались меня догнать. Когда я упал, я ударился головой. Шла кровь — не очень много. Я достал платок и зажал рану. Попросил их отвезти меня домой, но они сказали, что поедут мимо больницы Святого Фомы, и настойчиво уговаривали меня там остаться. Говорили, что надо сделать рентген. Я никак не мог убедить их отвезти меня домой или найти такси. Они были очень добры, но мне показалось — им не очень-то хотелось сворачивать со своего пути. В больнице мне пришлось довольно долго ждать. В травматологическом отделении были гораздо более срочные случаи. Через некоторое время сестра перевязала рану на голове и сказала, что надо сделать рентген. Это означало — снова ждать. Результат был удовлетворительный, однако меня хотели оставить на ночь, чтобы более детально обследовать. Но я заверил их, что за мной будут хорошо ухаживать дома, и объяснил, что не готов к госпитализации. Попросил, чтобы из больницы позвонили Франсес, рассказали, что случилось, и вызвали такси. Я подумал, что она, возможно, ждет моего возвращения, чтобы узнать, как прошел вечер, и будет волноваться, что я не вернулся к одиннадцати. Домой я попал примерно в половине второго и сразу же позвонил Франсес. Она хотела, чтобы я поднялся к ней домой, но я сказал, что чувствую себя нормально и что сейчас мне нужнее всего горячая ванна. Как только я принял ванну, я снова ей позвонил, и она тотчас же спустилась ко мне.

— А она не стала настаивать на том, чтобы спуститься к вам, как только вы вернулись? — спросил Дэлглиш.

— Нет. Франсес никогда не пытается навязать свое присутствие, если думает, что человек хочет побыть один. А мне хотелось побыть одному, хотя бы некоторое время. Я не был готов объясняться, выслушивать слова сочувствия. Больше всего мне хотелось выпить и принять ванну. Я сделал и то и другое и позвонил Франсес. Я понимал, что она волнуется, и не хотел заставлять ее ждать до утра, чтобы узнать, что случилось. Я думал, от виски мне станет лучше, но почувствовал себя больным и слабым. Думаю, наступило состояние отложенного шока. К тому времени, как она постучала в дверь, мне уже было очень нехорошо. Мы недолго посидели вдвоем, потом Франсес настояла, чтобы я лег в постель. Она сказала, что останется у меня на случай, если мне что-то вдруг понадобится. Я думаю, она боялась, что мне на самом деле гораздо хуже, чем я давал ей понять, и что ей следует быть под рукой, если что-нибудь со мной случится и понадобится вызвать врача. Я не пытался ее отговорить, хоть и знал: все, что мне нужно, — это хороший ночной сон. Я полагал, что она ляжет спать в свободной спальне, но она, кажется, завернулась в плед и просидела всю ночь в гостиной, рядом с моей комнатой. Утром, когда я проснулся, она была уже одета и принесла мне чашку чаю. Франсес уговаривала меня побыть этот день дома, но к тому времени, как я оделся, я уже чувствовал себя гораздо лучше и решил пойти в Инносент-Хаус. Мы вместе вошли в большой холл, как раз после того, как прибыл первый катер. Тут нам и сказали, что Жерара нигде нет.

— Тогда вы впервые узнали об этом? — спросил Дэлглиш.

— Да. У него вошло в привычку работать дольше, чем любой из нас, особенно по четвергам. Зато по утрам он обычно приходил позже, чем остальные, кроме тех дней, когда шли совещания директоров. Он любил начинать ровно в десять. Я, естественно, предполагал, что он ушел домой примерно тогда, когда я отправился на вечер.