в тебя ножи, – это замечательно.
Картер погладил ее щеку. Он помнил, как Феба умеет откликаться на прикосновения, и надеялся на ответную нежность, но она стояла неподвижно, словно глядя на него через непрозрачные очки. Чтобы разрядить напряженное молчание, Картер заговорил снова:
– Я разучился изумлять людей, но сейчас много об этом думаю. У меня остались старые записные книжки. – Он взглянул на плоскую зеленую вершину Телеграф-хилл. – Долгие годы мои иллюзии были ужасны. Настолько, что я даже не показывал их на публике. Скорее это был философский спор с Богом. На тему: «Насколько плохо всё может быть», понимаешь?
– Я веду такие споры каждый день. И даже вполне успешно. Если мне не хочется уничтожить мир, значит, сегодня я настроена благодушно.
– Вот-вот, – взволнованно сказал Картер. – Я забыл, что публика хочет увидеть чудо. Трагедию со счастливым концом.
Феба, перебирая руками по перилам, отодвинулась на несколько дюймов.
– Это было после того, как погибла твоя жена?
– Да. Конечно. – Он помолчал. – Я ведь тебе про нее не говорил?
Феба мотнула головой.
– Но ты всё равно про нее знаешь?
Она кивнула.
– Я должен поразиться?
– Здесь нет ничего поразительного.
Она вся подобралась, словно в ожидании удара. На Востоке Картер слышал, что китайцы знают такие точки на теле, нажимая на которые можно снять боль, и пожалел, что не разузнал о них подробнее. Ему самому было хорошо и легко. Он взглянул на Телеграф-хилл у Фебы за плечом, где ранним весенним утром 1911 года влюбился в Сару. Это было меньше чем в миле отсюда и больше десяти лет назад. До чего странно устроен мир! Он подумал о парнях и девушках, которые ходят знакомиться на кладбище, о хористках, принимающих ухажеров за декорациями, о служебных романах в конторах на Маркет-стрит, и ему представилось, что по всему городу теплятся маленькие огоньки. Каждая пара – огонек. Идешь по городу, и куда ни посмотри – за окном, в раскрытых дверях во время дождя, даже здесь, на балконе Ферри-билдинг, – кто-то влюбляется.
– Откуда бы ты про меня ни знала, – сказал Картер, – это поразительно.
– Я не экстрасенс, Чарли. Не спиритка и не призрак… – Кожа у нее на руках пошла мурашками, так что волоски встали дыбом. – Обычно я не такая. Я очень легкомысленная, мне нравится твой мотоцикл, и когда-нибудь я бы охотно с тобой потанцевала.
Волосы у Фебы выбились из-под заколок и шпилек и теперь снова лежали непослушной волной. Картер любил ее. Он не думал, что это чувство может вернуться, но вот оно, преображение, мертвое сердце забилось снова.
Он начал говорить:
– Я…
– Я была одной из подопечных Буры Смита. – Феба выговаривала слова тщательно, словно проверяя их упругость.
Это прозвучало, как «я родом из такого-то города», и Картер чуть было не ответил: «А, да, я отлично знаю это место, я там выступал». Только тут до него дошло, что она не договорила.
– Я решила, что это нечестно, – сказала она. – Решила, что ты должен знать.
Сзади кто-то забарабанил пальцами по стеклу. Картер обернулся и увидел, что Джеймс зовет их обедать, потом снова взглянул на Фебу: губы у нее были плотно сжаты, руки вцепились в перила, словно перед землетрясением. И тут она выпалила разом, потому что долго готовила эту речь:
– Я была там, когда ты страдал. Ты рассказывал Буре о всех своих горестях. Иногда я была в той же самой комнате, иногда другие девушки рассказывали мне об услышанном. Ты произвел на нас очень большое впечатление.
Картер попытался вспомнить ее. Бесполезно: капоры, вуали, молчание. Феба продолжала:
– Вот откуда я всё про тебя знаю. Ты нравился мне тогда, нравишься сейчас. Я всех в приюте извела, меня совесть гложет с той минуты, как ты подумал, будто у меня дар.
– Ты прекрасна, – прошептал Картер, обнял Фебу за талию и сцепил руки у нее за спиной. Она напряглась.
– Ты несерьезно.
Картер продолжал держать ее. Наконец она отпустила перила и положила руки ему на плечи. Он почувствовал, как напряжение ее отпускает; ему представилось, что одеяло для пикника, подхваченное ветром, медленно оседает на холодную осеннюю траву.
– Ты не шутишь? – Она вздохнула. – Я не вижу тебя, поэтому… скажи еще раз, может быть, тогда я услышу.
– Ты прекрасна.
Она обняла его за спину. Джеймс снова постучал по стеклу. Картер сделал страшные глаза, и он ушел.
Феба, уткнувшись лицом ему в плечо, проговорила:
– Твой брат на тебя зол?
– Он считает, что сегодня я вылечу в трубу.
– А ты?
– Я тоже так считаю.
Она прошептала:
– Вот и отлично. А то с успешными мужчинами у меня всё складывается плохо.
– Прости, что вынужден спросить. Феба, это Бура отправил тебя шпионить за мной?
– Ты серьезно? Нет. Я не говорила с ним с тех пор, как тебя встретила.
– Я сегодня вечером ограбил у него сейф.
– Сколько же в твоей жизни было интересного!
– В твоей, полагаю, тоже.
Феба припала губами к его горлу, и он машинально принялся гладить ее затылок. Она приникла к нему всем телом, коснулась губами уха. Очки царапнули Картеру щеку.
– Прости, я тебе не подхожу.
– Феба… – Он закрыл глаза.
– Я не способна видеть то, что ты любишь больше всего на свете.
– Знаю. Но это заставляет меня вести себя иначе. Я не могу хитрить или простодушничать.
– Я боюсь, что ты причинишь мне боль.
Картер замялся.
– Ты знаешь, что я… что я… виновен в смерти жены.
– То был несчастный случай.
Она произнесла это с уверенностью, тем же тоном, каким когда-то сказала: «Знаю, что вы не призрак». Картер внезапно понял, как нужны ему эти слова из ее уст – нужнее, чем он думал. Губы их соединились. Поцелуй длился, покуда Картер не осознал, что грохот в ушах на самом деле доносится из комнаты и что вся компания за столом свистит и аплодирует стоя.
Застольный разговор был веселый, еда – вкусная, атмосфера – настолько легкая, что даже Макс Фриц улыбнулся раз или два. Пили за Картера и за предстоящее шоу, читали телеграммы от Гудини, Тёрстона, Голдина и Реймонда. Ледоку пришлось уйти пораньше – он чувствовал, что должен вернуться в театр, не то земля разверзнется и огромная черная рука утащит всё шоу в бездну. Однако перед его уходом Картер зачитал короткую телеграмму: «МСЬЕ ЛЕДОК НИ ПУХА НИ ПЕРА И К ЧЕРТУ ИСКРЕННЕ ВАШ БЕННИ ЛЕОНАРД». Ледок, растроганный до слез, ни слова не говоря, сунул телеграмму в нагрудный карман и вышел.
Пришло остроумное послание из Парижа от некоего Леонетто Каппиелло. Фамилия ничего не говорила Картеру, и Джеймс произнес перед гостями краткую речь о непрактичности своего брата, потому что мсье Каппиелло создал афишу «Повсюду». Картеру уже надоели все эти шутливые попреки, и он собрался что-нибудь устало ответить, но Джеймс закончил чем-то вроде извинения: «Мой брат полностью поглощен созданием шоу, которое изумит нас всех, и я горжусь, что сумел освободить его от житейских забот». После этого все принялись подтрунивать над влюбленным Картером и превозносить красоту Фебы. В частности, миссис Ледок заметила, что никогда не видела Чарли Картера таким счастливым. В какой-то момент Фило извинился и ушел в соседнюю комнату.
Некоторое время шесть человек сидели за столом и беседовали о самых разных вещах; например, Макс спросил, есть ли у Фебы собака. Она удивилась, но Том (слышавший про такие вещи) вмешался и объяснил, что ветераны, ослепшие при газовых атаках, могут теперь передвигаться даже по людным улицам при помощи собак-поводырей.
За салатом продолжали обсуждать, насколько это прилично и разумно. Макс рассказал, что в Германии слепым разрешено заходить с собаками на паромы, в трамваи и поезда. Феба объявила, что хочет завести собаку, причем обязательно неприличную и неразумную – другая ей не подойдет.
Все засмеялись, и тут из соседней комнаты донеслись звуки «Мессии» Генделя. Фило вернулся и сел за стол, как будто бы ничего не сделал. Том закричал: «Аллилуйя» и взъерошил ему волосы.
