– Чарли! Неужели ты позволишь им так со мной обращаться?

Картер не слушал Аврору. Туланг закурил. В те времена готовые сигареты еще не получили распространения; эта была из корабельного груза. Куря, Туланг развернул театральную программку с представления Картера.

– Если ты выступал девять недель, то заработал примерно сорок тысяч.

– Пятьдесят пять.

– Отлично. – Туланг рассмеялся. – В прошлом году я видел Горейса Голдина.

– Фокусник-чемпион.

– Солидный дядя. – Туланг покрутил запястьями. – Столько труда. Думаю, ты часть денег положил в банк, но не захотел платить военный налог со всей суммы. Тысяч пятнадцать – двадцать у тебя припрятано.

Картер молчал. Он думал об афишах Голдина, выполненных в стиле портретов Джузеппе Арчимбольдо, пражского придворного живописца семнадцатого века. Издали портреты Голдина выглядели как цветная литография головы и туловища, но, если вглядеться, лицо и смокинг превращались в мешанину платков, голубей, духов, флагов, цветов, монет, карт и чертенят – голый зад одного чертенка составлял нос Голдина. Какая гениальная идея, подумал Картер.

– Чарли! – Аврора топнула ногой.

Туланг махнул в ее сторону программкой.

– Ты читаешь мысли?

Картер надеялся, что ей хватит ума промолчать.

– Да, – отвечала она, сощурившись. – Я – Аврора.

– И о чем я думаю? – сказал Туланг, затягиваясь сигаретой.

– Мне это не интересно, животное. – Аврора пошла прочь, но люди Туланга преградили ей путь.

Туланг шепнул Картеру:

– С тридцатью тысячами я мог бы уйти на покой.

– По вашим словам, я прячу только двадцать.

– Кое-где в Джакарте за нее заплатят тридцать. – Туланг потянулся и зевнул.

– Значит, вам она принесет больше денег, чем мне.

Туланг выпустил кольцо дыма и снова рассмеялся.

– Крепкие нервы! Аврора, подойди сюда.

Поскольку Аврора демонстрировала непокорность, ее силком подтащили к Картеру и пирату. Она начала было возмущаться, но Туланг помахал рукой перед самым ее лицом.

– Смотри.

Он преспокойно потушил сигарету о ладонь своей левой руки. Аврора вскрикнула, ноги ее подломились, она рухнула на палубу. Туланг снова помахал рукой, демонстрируя неповрежденную кожу и зажатую в ладони монетку.

– Это был фокус, – сказал он и снова зажег сигарету, ибо был человек бережливый. Потом, глядя, как Аврора рыдает, закрыв лицо руками, обратился к Картеру: – Она такая ранимая. В Джакарте ей придется не сладко.

– Я уже сказал, что ничем не могу вам помешать, – медленно произнес Картер, сам пугаясь своего поведения. Ему было стыдно. Аврора – ребенок и нуждается в его помощи. С усилием он проговорил: – Можете ли вы безнаказанно похитить американку?

Хотя Туланг только пожал плечами, связываться с военными флотами США и Великобритании ему не хотелось. Однако и покидать пароход без денег Картера пират не собирался. Он подал Авроре руку, помогая ей встать – та укоризненно взглянула на Картера, словно тот во всем виноват, – и в тот же миг прижег сигаретой тыльную сторону ее ладони.

От неожиданности Аврора не смогла даже вскрикнуть. Поскольку она всё еще смотрела на Картера, он увидел то, что мало кому доводится наблюдать: как взгляд невинности замутняется опытом.

Он думал издалека: «Прости». Мир причинял боль, которая начинала вибрировать в серебряном проводе, приближая его к телу. Туланг отпустил Аврору, и та попятилась, в изумлении глядя на руку. Ей даже не пришло в голову упасть в обморок. Картер мучительно видел, как Аврора осознает давным-давно известную ему истину: то, что ты в беде, не означает, что тебя выручат.

Аврора заковыляла прочь, хныча и прижимая к груди обожженную руку. Картер смотрел на Туланга, ожидая конца игры. Руки дрожат – ну что ж; он сцепил их за взмокшей от пота спиной.

Туланг сказал, раз они покидают корабль с пустыми руками (не считая, конечно, разных мелочей), то вправе получить то, за что другие платят деньги. Он желает видеть представление, которое принесло пятьдесят пять тысяч долларов. Поначалу Картер обрадовался: Туланг вступил на его территорию, теперь дело пойдет иначе. Разумеется, при ярком дневном свете, на качающейся палубе, без грима, без большей части реквизита, под дулами ружей, представление будет провальным. Однако Картер решил победить вопреки обстоятельствам.

В Сиднее он показывал представление а-ля Чин Лин Су,[32] с материализацией голубей и чаш, но в голдинском темпе. Здесь голубей не было, а на качающейся палубе невозможно балансировать с полным кувшином – Картер попробовал и облился водой. Он сосредоточился на сопровождающей речи, которая была превосходна, однако из-за плохой акустики и оттого, что пираты в основном не понимали английского, отклика не получил.

Пираты разрешили поставить стол для левитации. Ледок согласился, чтобы его подняли в воздух вместо Авроры, которая сидела под тентом, приложив к ладони лед. Всякий раз, когда взгляд Картера падал на нее, в голове фальшиво звучало: «Прости». Однако как только Картер отодвинул стол, пираты засмеялись – они отчетливо видели проволоку, на которой держался Ледок.

В отчаянии Картер обратился к старым проверенным фокусам, требующим только ловкости рук. Он извлекал монету за монетой, но одна выскользнула из потных пальцев и со звоном покатилась по палубе. Пираты зашлись от хохота.

– Простите, – сказал Картер вслух.

Он пытался обратить всё в шутку, но от растерянности не мог придумать ни одного нового фокуса. И зачем? Карты, платки, флаги – портрет Голдина со всеми чертями, монетами и цветами, так хитроумно собранными воедино… тряхни хорошенько и увидишь, как рассыпаются осколки иллюзий и от очертаний фокусника не остается и следа. Картер понял, что шесть месяцев полагался на свою способность вводить в заблуждение – не ради хлеба насущного, а чтобы не подпустить к себе черную мысль, не дать ей обрести силу.

Мысль была настолько неожиданна, что он высказал ее вслух, только один раз: «Я – никто».

Картер слышал призрачные голоса – не людей, но сомнений и памяти. Что-то безликое, аморфное рассыпалось – всё то, что он считал собой. Без магии он – белый экран, на который проецируется одна картина: стальной карабин летит вверх, голова Сары Аннабель запрокидывается назад.

Он сошел с импровизированной сцены и сел на краю палубы, у поручня, свесив ноги за борт. Снова стало свежо и прохладно, жара больше не донимала. Когда подошел Туланг, Картер поднял потухший взгляд, сказал, что двенадцать тысяч спрятаны в столе для левитации, и снова стал смотреть на бегущие волны.

За спиной пираты с треском рубили стол топорами, члены труппы возмущенно кричали, пока иллюзии одна за другой летели в Молуккское море, где их затянет илом, и огромные морские анемоны поселятся на покореженных картах, а мурены будут прятаться в ярко раскрашенном кабинете для материализации духов.

Картер бросил магию. Никаких выступлений, даже в домашней обстановке, для соседских детишек. Переехал к родителям, жил в старой комнате и выстругивал из палок абстрактные фигурки. Если они получались слишком выразительными, он их ломал.

Мать уговаривала пойти к психоаналитику; сейчас это страшно модно, сказала она и, поскольку знала сына, добавила: «Не думай, что всё модное так уж плохо». Он отказался. Когда психотерапия спасала ее – в то самое время, – его спасла магия. И та же самая магия, столько наобещав, убила его жену.

Год всё шло по заведенному: Картер думает про Сару Аннабель и, раздавленный горем, падает на пол, словно мусульманин, молящийся на Мекку. Он столько плакал, что испортил ковер, который пришлось заменить.

Дженкса давно не стало. Он пил до последнего дня и умер, когда Картер еще выступал в варьете. Миссис Картер объявила, что в сторожке прекрасное освещение, и велела устроить там студию – на случай, если ей когда-нибудь захочется писать картины. У Картера появилась привычка заходить туда великолепными вечерними часами и думать о природе торжества. Его старый враг мертв. Каким пустым кажется мир, даже в сладостные дни, когда свет из окна озаряет пылинки, которые не назовешь иначе чем золотыми.