Слова были ободряющими, но выражение глаз ясно говорило Лесли о том, что случилось с мужем и ее счастливой новой жизнью.

После первой встречи Джордан виделся с Джил Флеминг так часто, как только удавалось. Близость их росла с каждым днем. Они занимались любовью во всех мыслимых и немыслимых положениях, но страсть их все росла. Казалось, оба общались языком тел, не тратя слов, не интересуясь чувствами и мыслями друг друга. Отсутствие внутренней связи лишь подогревало вожделение, и без того ненасытное, почти сводящее с ума.

Джордан Лазарус не знал, любил ли Джил Флеминг, зато прекрасно сознавал, что не может без нее жить, проводя дни в молчаливом предвкушении той минуты, когда увидит ее снова. Часто, за работой он спохватывался, что думает не о деле, а представляет изогнувшееся в порыве чувственного томления тело Джил. Кокетливый изгиб ее бедра, очертания поднятого колена, соблазнительные движения ягодиц под платьем, когда она пересекает комнату, застенчивое удивление в глазах при виде его возбуждения — эти и многие другие образы возникали перед мысленным взором, вызывая прилив желания, распиравшего ширинку брюк в самые неподходящие моменты.

Но он по-прежнему знал о Джил не больше, чем в первый раз, когда они очутились в постели, хотя нуждался в ней в сотни раз сильнее. И именно эта потребность, казалось, вновь вернула Джордана к жизни.

А Джил со своей стороны, была больше чем довольна. Актриса, притворщица, хамелеон по натуре, она меняла краски, настроения и убеждения лёгко и просто, чтобы достичь цели, чтобы приспособиться к обстоятельствам, хотя зачастую даже не понимала их сути. Старый, давно испытанный талант не покинул ее, не оставил в трудную минуту, наоборот, стал еще более отточенным и блестящим. Из хрупкого, болезненного создания, соблазнившего Джессику Хайтауэр, она превратилась в молодую, энергичную, пышущую здоровьем и сияющую свежестью женщину, решительную, уверенную, с твердой походкой, всегда улыбающуюся.

Реакция Джордана была такой немедленной и сильной, что Джил поняла: она на правильном пути.

Джил постоянно оттачивала природную способность становиться такой, какой хотели ее видеть окружающие. Хотя она не была тонким психологом, не подозревала о существовании Фрейда, никогда не слыхала о Пеже, тело ее было сильнее любых ученых трудов, и с его помощью Джил могла добиться большего, чем написав сотню диссертаций.

Много лет назад она почти мгновенно поняла, чего искал в девушке Рой Инглиш — юность, наивность. Он хотел именно нимфу, девственницу. Джил выбирала одежду, в которой выглядела школьницей и манерой поведения воплощала неподдельную наивность, и это сработало бы, если бы не Харли Шрейдер, но он оказался ее единственной ошибкой. Только из-за собственной неопытности Джил испортила все дело, но совращение Роя было проведено безупречно. Зато с Джессикой Хайтауэр она вела себя куда умнее. Прежде всего Джил тщательно изучила ту, которую собиралась поймать в сети. Она прекрасно понимала презрение и ненависть Джессики к противоположному полу, ее отчаянное одиночество.

Джессика нуждалась в женщине. И не просто в женщине, а такой, о которой могла бы заботиться. Именно поэтому Джил подстроила несчастный случай с лошадью. Она хотела показать свою беспомощность и уязвимость. И, кроме того, узнав Джессику получше, наврала, что больна анемией, предоставив той заботиться и защищать бедную, слабую девушку, так нуждающуюся в помощи и поддержке.

Джессика, сильная женщина, легко вошла в роль покровительницы. Благодаря этому, Джил заняла важное положение в "Хайтауэр индастрис". Но сама Джил сознавала, что ее сила ограничена квартирой Джессики, и кончится, едва Джессика прозреет или состарится. Другой власти желала ее душа.

Именно в этот момент на сцене появился Джордан Лазарус.

Джил понимала, что брак Джордана и Барбары Консидайн был чисто деловым союзом. Потеряв на заре финансовой карьеры растущую империю из-за махинаций отца Барбары, Джордан вновь получил ее, женившись на дочери, и использовал капитал и влияние Барбары, чтобы стать одним из богатейших людей страны. За это он играл роль мужа. С его стороны в этом союзе было столько же жалости, сколько и своекорыстия.

Джил не было известно, как велика их близость в браке, зато она знала: каким бы ни было чувство Джордана к Барбаре, оно не устоит перед тонким искусством обольщения, которым она в совершенстве владела.

Доказательством того, что она не ошибается и все делает правильно, было поведение Джордана в спальне. Он становился словно одержимым, именно таким она и хотела его видеть. Очень скоро она ощутила новые токи, исходившие от любовника, токи, позволившие ей доставить ему большее наслаждение и еще усилить его страсть к ней.

Она обнаружила, что особенно нравится ему в домашней, спортивной одежде, шортах, сандалиях или в джинсах и кроссовках. Он любил, когда Джил надевала простую футболку или майку, перевязывала волосы лентой или стягивала резинкой в хвостик. Кроме того, Джордан с охотой наблюдал за ее обычными домашними делами — уборкой квартиры, чисткой раковины, возней с пылесосом. Подобных вещей Джил обычно избегала, поскольку терпеть не могла пачкать руки, считая свое тело инструментом соблазна, не предназначенным для грязной работы. Но заметив, что это нравится Джордану, она мгновенно стала другим человеком, стремясь произвести впечатление простой, здоровой, приземленной девушки, привыкшей все делать собственноручно. Она даже говорить стала по-другому, понятнее, без словесных выкрутасов, особенно когда заметила, что Джордану по душе скромная, непретенциозная манера выражаться. Джил называла его "своим парнем" и говорила, что "надорвала животики", когда что-то смешило ее. Джордан не слышал от нее ни одного грубого слова, и вообще Джил производила впечатление элегантной женственности. Именно сочетание утонченной деликатности с простыми, понятными каждому оборотами речи, больше всего трогало Джордана.

Кроме того, к собственному удивлению, Джил однажды обнаружила, что мягкая ирония в постели служит для него сильнейшим возбуждающим средством. Как-то, овладев ею, Джордан нежно оглядел ее еще трепещущее последними судорогами оргазма тело и, чуть отстранившись, сел, не сводя с нее глаз.

— М-м-м, — промурлыкала она. — Мой герой.

В другой раз, повинуясь некоему импульсу, Джил назвала его "Мой принц".

Эта фраза, казалось, затронула в нем скрытую струну, а выражение глаз мгновенно изменилось. Теперь вместо симпатии в них светилось нечто, похожее на настоящую одержимость.

Джил мысленно велела себе при случае еще раз повторить эти слова.

Так продолжалось всю весну. Хотя близость между Джил и Джорданом еще не была по-настоящему тесной, горячее пламя желания все сильнее и неотвратимее связывало их. Джил беспокоило только одно — все, казалось, происходило с подозрительной легкостью, словно она обладала внутренним талантом или даром, преображавшим ее в соблазнительницу Джордана Лазаруса, но не знала и не понимала, какая именно черта характера делала ее столь неотразимой для него. И тот уголок в его душе, что заставлял Джордана жаждать Джил с такой силой, было не так легко распознать и понять, как в других мужчинах. Это оставалось тайной.

Однажды Джордан, сам того не зная, дал Джил путеводную нить к тому, чего ждет от нее, показав фото манекенщицы в журнале мод. У девушки были рыжеватые волосы со светлыми прядями.

— Это мой любимый цвет, — признался он.

— Правда? — удивилась Джил. — Почему же ты не сказал? Я бы выкрасила волосы.

— Нет, — пожал плечами Джордан, — ты и без того превосходно выглядишь.

Но Джил настояла на своем. Она отправилась в салон красоты, уговорила Джордана пойти с ней и самому выбрать нужный оттенок, и только потом разрешила ему вернуться в офис, пока парикмахер возилась с ее прической.

Оказалось, что в действительности Джордан восхищается пышными, легкими рыжевато-светлыми волосами, мелкозавитыми, уложенными в высокую, открывающую шею прическу.