Он смотрел на нее, лежавшую обнаженной рядом с ним. Лесли была невероятно красивой.

— Поцелуй меня, — сказал Тони.

Их губы встретились. Лесли почувствовала во рту его язык, поначалу нежный, затем страстный, обжигающий внезапным мужским желанием, которое она познала так хорошо за прошедшие недели.

— Люби меня, Тони, люби.

Лесли отдавалась ему с наслаждением, ее тело торжествовало, одержав верх над ее сущностью. Затем она почувствовала, как его руки легли ей на бедра, придавливая ее сильнее к нему, и вожделение завладело ею полностью. В самой потаенной глубине ее их было двое, две исступленно соединенные силы, почти нечеловеческие в своей страсти.

Она тихо взвизгнула, а когда он сделал завершающий толчок, почти животный стон вырвался из ее горла. Она почувствовала, как он под ней резко дернулся и застыл, изливая в нее поток своей страсти.

Спазм, казалось, все длился и длился, соединяя их в судорожном взаимном излиянии. Лесли подумала, что не вынесет его сверхъестественной силы, не вынесет этого буйного восторга, если это продлится еще хоть минуту. Но, к счастью, спазм кончился, и она поникла в его руках.

— О, — прошептала она, — О, Тони…

Он прижал ее к себе.

— Ш-ш… — сказал он, целуя ее брови, щеки, — ничего не говори сейчас.

Лесли лежала в молчании рядом с ним, утомленная и счастливая.

Несколько минут спустя встала и прошла в ванную комнату.

Свет ослепил ее. Она посмотрела на себя в зеркало.

От удивления ее глаза широко открылись. Она с трудом узнала себя. Волосы, растрепавшиеся от любви, казалось, светились пламенем. Глаза затуманены страстью. Более того, они были полны безграничного, почти вызывающего удовлетворения. Действие возбуждающего средства, пропитавшего всю ее внутренность, этого снадобья, которым был Тони, было налицо. Она была уже не той сдержанной молодой женщиной, какой представлялась два месяца назад. Перед ней было новое создание, чьи желания она не могла предвидеть, чьи действия, возможно, не смогла бы контролировать.

Несмотря на опасность, подстерегавшую столь внезапную любовь, Лесли наслаждалась тем, что стала совершенно взрослой, настоящей женщиной, которая самостоятельно приняла решение вступить в отношения с мужчиной. Она училась быть женщиной. Слишком долго она откладывала этот решительный шаг.

По некоторым замечаниям Тони она поняла, что он прошел сквозь более жестокую внутреннюю борьбу, чем она.

Лесли хотела быть равной ему по мужеству, отдавая всю себя любви, рискуя всем ради него.

Выйдя из ванной комнаты, она обнаружила его сидящим на краю кровати, все еще обнаженным. Тони курил сигарету. Он выглядел утомленным и непривычно домашним.

— Иди сюда.

Она подошла и села. Его тело еще не остыло от любовных утех. Ей вдруг захотелось, чтобы он снова овладел ею, до того, как она только подумала об этом.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, — сказал он.

— О чем же?

Он нежно коснулся ее плеча, затем провел пальцем по спутанным, растрепавшимся волосам.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Тони.

У Лесли перехватило дыхание. Этого человека она знает всего два месяца. И все это время она была так увлечена его чарами, что даже не пыталась узнать о нем то, что обычно женщины знают о своих поклонниках.

Но сейчас, сидя обнаженной рядом с ним, телом ощущая их близость, ей были смешны пугающие предостережения осмотрительного рассудка, словно эти сомнения были пережитками ее прошлого. Теперь она была новой женщиной, далекой от подобных детских страхов.

В конце концов ее сердце, предчувствовавшее этот день, вложило в ее уста слова, которые она не забудет, пока будет жива.

— Да, Тони. О, да.

В эти бурные недели Барбара Консидайн не забывала Джордана Лазаруса.

Да и он сам не давал ей забыть себя. Наутро после их встречи в "Юнион-клаб" она получила дюжину белых роз, и с тех пор каждое утро ей присылали розы.

Каждый день Джордан звонил ей в офис. Секретарша Барбары, проинструктированная, что в ответ на звонки Лазаруса должна говорить, что Барбара находится на совещании, передавала ей его послания. Ни на один звонок Барбара не ответила.

Тогда Джордан стал посылать ей записки. Он приглашал ее на ленч, на прогулки, на обеды. Записки она выбрасывала.

Сила воли помогала ей избегать Джордана, но не лишала возможности много думать о нем.

Барбара Консидайн раскусила его намерения. Джордан Лазарус не испытывал к ней никаких чувств, кроме, пожалуй, жалости. У него не было никакого оружия для борьбы с отцом. Поэтому он решил воспользоваться ею как последним средством и будет домогаться ее, пока не потеряет надежду.

Для Джордана Лазаруса она была не более чем инструментом, спасительным средством. Его поцелуи, такие опьяняющие, были фальшивы, как и его улыбки, как слова восхищения.

Лазарус умен. Он, несомненно, предварительно все узнал о Викторе Консидайне. Он понимал, что Консидайн доверяет дочери и редко принимает решительный шаг без ее совета. Лазарус играл на том, что, оказывая влияние на Барбару, он сможет повлиять на отца.

Барбара оказалась в трудной ситуации. С одной стороны, она не могла предать отца. Всю жизнь она испытывала благоговейный страх перед ним, так же как и мать. Втроем они жили так, словно никого вокруг не существовало. После смерти матери Барбара жила с отцом уединенно, как пленница. Она жутко боялась каждого его взгляда, особенно сердитого. Звук его голоса подавлял ее волю.

Чувства к нему приводили ее в замешательство, и даже теперь, в возрасте двадцати восьми лет, она с трудом понимала, когда начались их кровосмесительные отношения. Каждый раз, когда это происходило — два или три раза в неделю, — Барбара становилась сама не своя, словно зомби. Оцепенев, она подчинялась воле отца и едва ли потом помнила, что происходило между ними.

Она была настолько морально и психологически унижена отцом, что ей ничего не оставалось, как подчиниться ему. Пока он жив, она будет его рабой. От этого никуда не деться.

И тем не менее, она понимала, что не может предать отца ради Джордана.

С другой стороны, в улыбке Джордана Лазаруса, в его поцелуях было нечто, что разжигало пламя внутри Барбары, пламя, заставлявшее ее желать чего-то отличного от той стерильной, пустой жизни, которую она вела последние годы. Вначале она пыталась отрицать это, но теперь это пламя разгоралось все сильнее и не поддавалось контролю. Страсть наполнила ее не только презрением и отвращением к собственной жизни, но и давала почувствовать вкус свободы.

Барбара мучительно терзалась, преданность отцу была понятна, а вот тяга к Джордану Лазарусу неожиданно открыла перед ней путь к будущему, о котором она боялась даже мечтать.

С каждым днем ее внутренний конфликт становился мучительнее. И каждый день она получала очередное приглашение от Джордана. Звонки, письма, цветы вонзались кинжалами в ее прежнюю жизнь.

Барбара с огромным усилием воли держалась за обычную рутину жизни. Она напряженно работала целыми днями в офисе, как всегда поражая всех своей сосредоточенностью и высоким профессионализмом.

За неделю до Рождества Барбара поехала в Уайт-плейс, где должна была выступить в роли представителя отца на приеме для бизнесменов в отеле "Альгамбра". Утром в день приема она направилась в дорогой магазин одежды на Пятой авеню, чтобы купить платье на смену тому, в котором она будет одета вечером.

В примерочной, оставшись только в трусиках и лифчике перед зеркалом, она как всегда подумала о Джордане. Ее соски до сих пор чувствовали прикосновение его груди, ноги ощущали приятную теплоту его ног. Губы сохранили вкус его поцелуя с необыкновенной точностью.

Одетая в новое платье, она с виноватым видом вышла из примерочной и была поражена, увидев Джордана, высокого и красивого, стоящего перед ней.

— Вы выглядите потрясающе, дорогая, — сказал он фамильярным тоном. — Платье производит впечатление. Вы — прекрасны.