В углу с потолочного бревна свисал обрывок веревки.

— Что же это, Ситорушка? — только и сказал он, взяв ее руку в свою.

Рука была теплой.

Спустя недолгое время жену удалось привести в чувство. Ждан отпустил всех и остался с нею один. Но, уходя, одна из девок успела пролепетать, как бы оправдываясь, что все случилось вскоре после его дневного приезда. Однако днем он не приезжал. Стало быть, опять прежнее наваждение.

— Так разве можно? Или я не твой муж? — повторял он, продолжая держать ее руку в своей руке.

Ситора, после того как выпила настой, приготовленный знахаркой, пребывала в тихом полусне. Но и во сне слезы текли из ее глаз. А Ждан сидел у темного окна рядом с нею и страдал оттого, что не знает, как ей помочь.

Тогда он и подумал о Забавке. Млад как раз в эти дни рассказывал о том, как ведунья вылечила его невесту.

Когда же внесли зажженную лампаду и Ждан стал укрывать жену, чтоб было ей потеплее, она открыла глаза и пугливо вздрогнула.

— Ты кто? — спросила она почти с ненавистью.

— Да я это, я! — стал успокаивать Ждан. — Муж твой.

— Я не знаю тебя! — проговорила она, сжимая в кулаках край одеяла. — Не подходи ко мне! Я лучше себя убью, чем буду еще с тобой! Тебя убить нельзя, дай я себя убью!

— Что ты говоришь, Ситорушка? Что ты? Я с тобой, муж твой! — Ждан уговаривал ее тихо и грустно. Он уже понимал, что пришла к ним новая беда.

Так они сидели при мигающем свете единственной лампады: он — в углу, она — в постели, но тоже сидя, прикрывшись одеялом и не подпуская его к себе.

И догадавшись, что случилось, он не стал ни о чем расспрашивать, наоборот, сам рассказал ей историю своей матери. Ту, что хранил про себя всю жизнь, не доверяя никому.

Его мать была первой красавицей на селе. А если девушки, собравшись на берегу Чурани, заводили песню, ее голос звучал над рекой мелодичнее всех. И вышла она замуж за бравого парня, могучего кузнеца. И все у них в доме было себе и другим на радость. И когда родился он, то есть Ждан, сельская ведунья обещала ему удачливую жизнь.

Но потом пришли борейцы с войском. Они хватали жителей и уводили к себе в полон, делали их рабами. Заявился отряд борейцев и в их селение. Отец вместе с другими мужиками сумели оборониться, правда, и мужикам досталось — отца в дом с улицы принесли, и он не мог встать.

Жители думали, что борейцы больше не сунутся, однако на другой день пришли новые. От них все попрятались — кто в лес, кто по погребам. Малолетнего Ждана тоже сунули в погреб, однако ему очень хотелось посмотреть на борейцев и попугать их, чтоб они отца больше не трогали. Он и выбежал на улицу с камнем в руке. Борейские воины его схватили и бросили на повозку, даже не стали связывать. Рабы, выращенные из детей, у них ценились дороже — такие рабы редко когда убегали.

За ним выбежала на улицу мать. Она думала, что успеет незаметно схватить его с повозки и утащить в дом. Мать была по-прежнему молода и красива, но об этом в тот момент не думала, а думала, как спасти сына, то есть его, Ждана.

Борейские воины ее заметили и сначала, быть может, просто хотели над ней пошутить. Один даже Ждана с повозки снял и предложил — они ей сына, а она…

— Сама понимаешь что. Ну, чтобы легла перед ними прямо на улице.

Набежало еще несколько борейцев, и те стали ее уже просто валить на землю, как она ни вырывалась. Он, Ждан, бросился ее защищать. Кого-то укусил до крови и получил пинок, так что пропахал несколько шагов по земле носом.

Тут из соседнего двора вышла совсем старая горбатая старуха, взяла его за руку и, прикрыв ему подолом лицо, чтобы он не смотрел на происходящее, увела к себе. Мать сначала кричала, потом затихла. Отец, все слыша, слез с постели, дополз до двери на четвереньках. Чтобы открыть дверь, ему надо было подняться, а он — не мог.

Борейцы так и бросили мать посреди улицы в разодранной одежде. Когда они ушли, та же горбатая старуха подняла ее и помогла дойти до дома.

Через месяц все выздоровели: мать поднялась с постели через неделю, отец — через две и даже мог понемногу работать в кузнице. Но только не в их селе, а в чужом. Он считал свою жену оскверненной, грязной и не мог прикоснуться к ней. Сельские жители были уверены, что он прав, и тоже обходили ее стороной. Лишь горбатая старуха соседка смела с ней разговаривать.

Но самое страшное — мать считала жителей правыми, и так же считал он, ее сын. И когда мать, плача, прижимала его голову к своей груди, он вырывался и выкрикивал злые оскорбительные слова.

Мать немного помаялась и наложила на себя руки. А отец в то же лето утонул.

— Вот и вся моя удачливая жизнь, что нагадала знахарка, — сказал он Ситоре под конец своей истории. — Потом я прибился к разбойникам. А уж когда поумнел, тогда только понял, сколь страдала моя мать! И никакой грязи на ней не было. Лишь беда. Грязь же была, заодно с пакостью, — на наших соседях. Те жители села — они, получается хуже борейцев. Потому что они же свои. И должны были ей в горе помочь. Скажи они тогда доброе слово, так и жизнь бы ей сберегли!

Лишь когда он сказал Ситоре эти слова, она позволила ему приблизиться, сама прижала его голову к груди и сказала:

— Теперь я знаю: ты — это ты. — А потом добавила печально и тихо: — Прости, что я, как твоя мать, не принесла тебе удачливой жизни. Я очень тебя полюбила…

— Что ты, Ситорушка, что ты говоришь?! У нас-то с тобой все наладится. Ты только доверься мне.

— Как?! Как теперь может наладиться! — И она громко заплакала.

О чем-то она пыталась ему поведать, впервые вставляя в рассказ слова на своем языке. Но Ждану порой казалось, что он и их понимает.

— Он не человек! Ты понял меня? Он — не человек! — повторила она несколько раз.

Ждан лишь тихо гладил ее по голове, а потом сказал, сжимая зубы:

— Человек он или нет, не знаю. А только я изловлю его и убью. Другого пути у меня нет!

Из обрывков ее фраз Ждан представил себе, что произошло, пока он объезжал артели кузнецов.

То же самое наваждение явилось на его коне, все, кто был в доме, его признали. Но главное, он сделал Ситоре тот самый тайный знак, про который они шутя договаривались. И Ситора ему тоже поверила. И позволила не только себя приласкать. Но почувствовала, хотя и поздно, что не Ждан с нею. Она даже успела вонзить в него нож.

Однако он опять со смехом вынул этот нож из себя и исчез.

— Я убью его! — несколько раз повторил Ждан.

А когда Ситора заснула, ясно понял, что спасти их может только Забавка. По крайней мере, что-нибудь присоветует.

«С утра пойду к Чуче. Пусть сводит меня к ведунье», — решил он. А подумав, решил и другое: никуда не отпускать от себя Ситору. Пусть это смешно будет со стороны. Пусть сплетничают, кто хочет и как хотят, но он ее от себя не отпустит. Ни на шаг.

Утром, так и не сомкнув глаз, Ждан негромко сказал жене:

— Поднимайся, Ситорушка! Вместе поедем. Сначала в княжеский замок. Там надо подземельщика Чучу повидать. А потом будем доделывать, что вчера посередке бросили, — кузнецов оценивать. Всюду со мной станешь ездить и, как тогда на охоте, только рядом.

Ситора возражать не стала, мгновенно собралась, и скоро они уже входили в замок.

«Не в таком бы виде ее с княжной знакомить», — подумал Ждан, ибо синюю полоску на шее спрятать не удалось — и каждый, кто увидит, сразу поймет: удавленница!

Он надеялся, что в столь ранний час Любава не выйдет им навстречу, но слуги поспешили ей донести, а он не успел их остановить.

— Случилось что, Ждан? — тревожно спросила Любава.

— От князя никаких вестей, а в городе все спокойно, не считая беды в одном доме. — Не хотелось воеводе говорить при Ситоре про их собственное несчастье.

— Пожар где или разбой?

— Ни то ни другое, княжна. Наваждение. Повадилось появляться, когда хозяина нет дома. Вроде тех двойников, что пугали нас в Заморочном лесу.