Огромный зал, разделенный пополам зигзагообразной линией с широкими молниевидными изломами (три на стене, два на полу). Слева, довольно высоко, маленькое зарешеченное оконце, справа — большое окно со шторами. Прямо — дверь, перечеркнутая зигзагом слева направо. Слева — ободранная, сырая, покрытая плесенью, местами выщербленная стена. На стене громадные (цейлонские) тараканы: выпукло лоснящиеся имитации. Могут даже двигаться. В центре левой половины сцены, справа налево наискосок, ногами к зрителям, отвратительная, кривая деревянная кровать с чудовищно грязной постелью. Стеганное одеяло из красных, коричневых и желтых лоскутьев. Под ним — умирающая  Э л ь з а  Ф и з д е й к о  с распущенными седыми космами, свисающими до земли. У кровати справа — покосившийся ночной столик и огромные, гнусного вида стоптанные тапки. На столике горит очень яркая электрическая лампа без абажура, заливая все резким светом. В левом углу сцены полуразвалившаяся белая печь, в ней горит красный огонь.

Правее зигзагообразной линии начинаются дикие излишества в стиле «рококо». Красно-оранжевая обивка стен и белой, золоченой мебели. Ковер в красноватых тонах. На стене скопление зеркал в вычурных рамах и старинных картин. Столики, уставленные безделушками. Роскошно оправленные миниатюры и прочие не известные автору (разве что виденные в юности в музеях) предметы аристократического обихода XVIII века. У столика, освещаемого канделябром в дюжину свечей, сидят за картами  Г е р ц о г  и  Г е р ц о г и н я  д е  л я  Т р е ф у й  в костюмах XVIII века,  ф.  П л а з е в и ц  в черном англезе и белом жилете, Г л и с с а н д е р  в потертой пиджачной паре. Де ля Трефуй сидит лицом к залу и Глиссандеру, по правую руку от него — ф. Плазевиц, по левую — герцогиня. Ф и з д е й к о  облачен в длинный табачного цвета сюртук тридцатых годов, Vatermörder[61] с черным галстухом, галифе в мелкую клетку (пепита) и высокие красноватые сапоги. Он прохаживается по всей авансцене, куря трубку длиной в метр. Довольно часто без всякого повода то снимает, то надевает очки; поправляет огонь в печи, иногда заглядывает игрокам в карты. Игроки невнятно бормочут всякие загадочные картежные термины, играют очень быстро (бридж, винт или — изобретенная автором азартно-коммерческая игра: KUMPOŁ[62]). Это тянется так долго, что публика — если у нее есть хоть капля темперамента — должна наконец проявить нетерпение. При малейшем признаке такого рода раздается  а д с к и й  грохот пушечного выстрела. За оконцем слева — ослепительная кровавая вспышка. На сцене никто не дрогнул. Все говорят очень громко, впредь до отмены.

Ф и з д е й к о (спокойно поправляя огонь в печи). Итак, сегодня Великий Магистр снова пирует с моими боярами. Любопытно, что сии хамы обо всем этом думают.

Ф.  П л а з е в и ц (не отрываясь от карт). Наверняка — то же, что и твои медведи, Генек. А что, Янулька опять у них на пиру?

Ф и з д е й к о. Не знаю. Она туда пошла, как обычно, а будет ли — не знаю. До последней минуты ничего не было известно. Я из-за всего этого уже потерял чувство времени. Не помню, сколько дней длится эта вакханалия.

Игра продолжается. Все то же бормотание над картами. Физдейко отходит от печки и медленно приближается к игрокам.

Э л ь з а. Боюсь, Янулька последнее время слишком много пьет. À propos[63], дай мне водки, Генек.

Ф и з д е й к о (подходит). Больше думай о себе. У Янульки голова — моя. Я-то пьян уж пятьдесят лет без продыху. А вот идет ли водка на пользу тебе с твоим раком желудка — это большой вопрос.

Извлекает из заднего кармана галифе литровую бутыль и подает жене, та жадно пьет, потом ставит бутыль на пол у постели. Физдейко подходит к игрокам.

Ф.  П л а з е в и ц. Может, ты меня подменишь, Генек, поиграешь с их высочествами? А я потолкую со своей бедной Эльзой. (Проходит налево. Физдейко занимает его место. Столик стоит немного наискосок, так что Физдейко оказывается в 3/4 оборота правым боком к залу. Ф. Плазевиц садится на постель в ногах дочери, справа от нее.) Эльза, в последний раз прошу тебя: объясни мне загадку своей нищеты. Я — миллиардер, Генек — магнат из магнатов, живет как король, да и наверняка скоро станет настоящим королем. Так что же все это значит? Или я, шестьдесят лет проработав как вол, не могу осчастливить любимую дочку?

Э л ь з а. Так надо. Как только я пыталась жить иначе, все оборачивалось против меня. Это не покаяние и не предрассудок. Просто неизбежность. Я знаю, что живя в достатке, пусть даже не слишком роскошно, привыкну к вещам, которых постоянно иметь не смогу. Однажды я уже попробовала и...

Ф.  П л а з е в и ц. Это когда он впервые собирался стать королем? Да?

Э л ь з а. Вот именно — и помнишь, отец, чем все кончилось? Потом я, как голодная волчица, скиталась по лесам с Янулькой на груди.

Ф.  П л а з е в и ц. Но разве не сама ты этого хотела? Ты сделала все, что могла, чтоб так оно и было.

Э л ь з а. Тсс — все несчастья мы сами на себя навлекаем. Нет никакой разницы между тем, как вела себя я, и тем, как какой-нибудь человек лезет под кирпич, который случайно падает ему на голову. Случайность! Ха, ха, ха! Папа, а ты слыхал о теории вероятностей? Закон Больших Чисел. Ха, ха!

Ф.  П л а з е в и ц. Не смейся так дико. Ей-богу не над чем. (Гвалт за сценой.) Однако — пир горой. Кажется, я слышу на балконе голос Янульки.

Слева, словно в полусотне метров от зарешеченного оконца, раздается девичий визг.

Э л ь з а. Бедная Янулька! Сколько она будет мучаться, сама об этом не зная, и какое счастье ждет ее тогда, когда именно это счастье она будет считать верхом страдания! Неосознанное страдание — не это ли хуже всего? Не так ли страдают низшие творенья? Потому-то злые люди так сочувствуют животным. Снова ужасающий грохот пушечного выстрела и крики «виват», а на их фоне — девичий визг.

Ф и з д е й к о (в ярости бросает карты и вскакивает). А, чтоб им пусто было!! Хватит с меня этих неясностей!! Сегодня же все должно решиться...

Э л ь з а. Запомни — только сегодня все и начнется. С минуты на минуту в этом зале перед тобой откроются бесконечные перспективы жизнетворчества. Ты должен безусловно довериться Магистру.

Ф и з д е й к о. Я слыхал, этот спесивец так втюрился в Янульку, что впору усомниться в его здравом уме. По словам Глиссандера, он просто какой-то инструмент в ее руках.

Ф.  П л а з е в и ц. Но через него говорит дух эпохи. Это человек необходимый. Наш первый номер с королевством не прошел, потому что у нас не было подходящего медиума. Покажи мне хоть кого-нибудь другого, Генек.

Ф и з д е й к о. Знавал я и других, знавал...

Ф.  П л а з е в и ц. Может, первых твоих соратников по монархическому перевороту? Тогда на арене не было семитов, а проблема создания искусственной личности не стояла так остро, как сегодня. Теперь в уравнении непонятное число неизвестных. Наша эпоха...

Ф и з д е й к о. Перестань, папа, о «нашей эпохе». Это не эпоха, а какое-то нагромождение анахронизмов. Я сам не знаю, в каком веке живу: не то в XIV, не то в XXIII.

Ф.  П л а з е в и ц. Вот именно: эпоха наша — это эпоха людей вне времени. Даже историческое время стало относительным. Прежде перемены происходили постепенно. При нынешнем ускорении к истории тоже приходится применять формулы Эйнштейна. Эпохальность наша в том, что мы вырвались из циклических законов истории. Летим по касательной.

Д е  л я  Т р е ф у й (вставая). Выходит, наша эпоха — последняя? Как вы это понимаете, господин барон?

Ф.  П л а з е в и ц. Я этого не понимаю вовсе. Повинуюсь интуиции — как художественный критик. Понимайте как хотите, в соответствии со своей интуицией. Что-то у меня в башке перепуталось, вот я и плету невесть что. В наше время это — вершина философии. Кроме этого есть только логическое исчисление. Чувство судьбы понятийно невыразимо, его надо пережить, — говорил Шпенглер. Дадаизм тоже надо «пережить», — так говорил Тристан Тцара или еще кто-то из пюрблагистов. Длительность тоже можно лишь пережить, — так говорил Бергсон...